Железный король

Мари зажгла свечу от лампады, теплившейся перед статуей евангелиста Иоанна, грубо вырезанной из дерева. В роду Крессэ старшего сына по традиции называли Иоанном, Жаном, в честь этого святителя.

– Я обнаружила тайник еще давно, в детстве, когда играла здесь с братьями в прятки, – сказала Мари. – Войдем.

Она подвела Гуччо к боковой стенке алтаря.

– Толкните вот этот камень, – обратилась она к юноше, наклоняя свечу, чтобы тот мог лучше разглядеть нужное место.

Гуччо нажал на камень, но он не поддался.

– Нет, не так.

Передав свечу Гуччо, Мари ловко нажала на камень, он обернулся вокруг своей оси, и за ним открылась пещерка, идущая под алтарем. При тусклом свете свечи Гуччо успел разглядеть череп и кости.

– Кто это? – спросил он.

И, желая оградить себя от дурного глаза, суеверный Гуччо сделал за спиной двумя пальцами рожки.

– Не знаю, – ответила Мари, – никто не знает.

Гуччо осторожно поставил рядом с белеющим в темноте черепом свинцовый ящичек, в котором таилась погибель могущественнейшего из всех французских священнослужителей.

Затем камень был водворен на место, и никто бы не мог отличить его от соседних камней, никто бы не подумал, что его только что сдвигали.

– Ваша тайна погребена у подножия господа бога, – сказала Мари.

Юноша протянул к ней руки и хотел обнять.

– Нет, нет, только не здесь, – воскликнула Мари, и в голосе ее послышался страх. – Нет, только не в часовне.

Молодые люди вернулись в залу, где служанка уже приготовляла завтрак – молоко и свежий хлеб. Гуччо отошел к камину; когда они остались одни, Мари приблизилась к нему.

Тут руки их сплелись. Мари положила головку на плечо Гуччо и долго стояла, прижавшись к нему, стараясь понять, каков же ее избранник, первый мужчина, которого она обняла, первый и последний.

– Я буду вас любить всегда, даже если вы меня разлюбите, – шепнула она.

Потом, отойдя к столу, Мари разлила по мискам молоко и накрошила туда хлеба. Каждый ее жест говорил о безграничном счастье. А Гуччо думал о полуистлевшем, белом как мел черепе там, под вращающимся камнем...

Четыре дня пролетели незаметно. Гуччо ездил с братьями Крессэ на охоту и показал себя метким стрелком. Несколько раз заглядывал он в Нофльское отделение, чтобы оправдать свое пребывание в замке Крессэ. Как-то он встретил прево Портфрюи, который, узнав молодого итальянца, еще издали подобострастно поклонился ему. Эта встреча приободрила Гуччо. Значит, ломбардцев не тронули, раз мессир Портфрюи так любезен. «А если ему поручено меня арестовать, – подумал Гуччо, – то с помощью дядюшкиной тысячи ливров я сумею умерить его рвение».

Мадам Элиабель, по-видимому, вовсе не замечала, что ее дочь и юного сиенца связывают нежные узы: Гуччо убедился в этом из случайно услышанного разговора этой милейшей дамы с ее младшим сыном. Гость находился в своей комнате во втором этаже. Мадам Элиабель и Пьер де Крессэ беседовали в зале у камелька, и их голоса доносились к нему по каминной трубе.

– Какая жалость, что Гуччо не знатного рода, – говорил Пьер. – Он был бы прекрасным мужем для нашей Мари. Сложен хорошо, образован, завидное положение в свете. Я и то начинаю подумывать, что это, пожалуй, важнее всего.

Мадам Элиабель и слушать не желала соображений Пьера.

– Ни за что! – воскликнула она. – Тебе, сын мой, деньги окончательно вскружили голову. Да, мы сейчас бедны, но по праву рождения можем рассчитывать на самую блестящую партию, и никогда я не отдам дочь за какого-то молокососа-торгаша, да к тому же еще не француза. Не спорю, мальчик мил, весьма мил, но пусть и не мечтает любезничать с Мари. Я живо сумею поставить его на место. Ломбардец! Отдать дочь какому-то ломбардцу!.. Впрочем, он об этом и не помышляет, и, если бы не приличествующая моему возрасту скромность, я бы открыла тебе глаза – сказала бы, что он заглядывается на меня, а не на Мари и прижился-то он у нас только по этой причине.

Хотя Гуччо не мог сдержать улыбки, услышав слова самонадеянной хозяйки Крессэ, он оскорбился презрительным отзывом мадам Элиабель о его происхождении и занятиях. «Деньги эти синьоры у нас берут, чтобы не подохнуть с голоду, а долгов платить не думают, да еще смотрят на тебя как на последнего холопа. А что бы вы стали делать, прелестная дама, без этих самых ломбардцев? – сердито думал он. – Ну что ж, попытайтесь-ка выдать вашу дочку за вельможу и увидите, согласится она или нет».

И тем не менее он не мог не гордиться своей победой над дворянской дочкой, и в этот вечер в голове его созрело решение жениться на Мари вопреки всем преградам и помехам, а пожалуй, даже именно из-за этих преград и помех. В доказательство разумности своего решения он привел десятки доводов, кроме одного, самого существенного: он просто любил Мари.