Ярость

– Готово!

Кравец взглянул в побледневшее лицо молодого офицера:

– Уверен?

– Почти на все сто.

– Если поставишь хоть одну запятую не тем боком, – предостерег Кравец, – здесь все взлетит к чертовой матери.

– Ого! Зачем такие предосторожности?

– Охрану ставили не от нас, патриотов, которым нужно провести всего лишь пару самолетов. Ну, пусть две-три пары! Здесь сердце всей системы ПВО западной границы.

Шахраенков коснулся Enter так осторожно, словно та была горячая, как сковородка на огне. На экране всплыла красная табличка: «Код неверен. Вы желаете, чтобы новый код заменил старый?»

– Желаем, желаем, – сказал полковник. Сопел в плечо молодому программисту, которому навесили погоны. – Уф, успели...

Щахраенков спросил тревожно:

– А что будет с нами?

– Когда победим, – бросил Кравец, – получим ордена, как спасители Отечества.

– А если...

Полковник рассмеялся:

– Знаешь какие головы это разрабатывали? Весь Пентагон! И не последние два дня, как можно подумать, а годиков так пять-шесть. Да-да, они и такое предусмотрели!.. Лучшие умы, лучшие стратеги!.. И, конечно, все их самые мощные компьютеры, которые ты так уважаешь. А в Пентагоне, как я слышал, самые мощные компьютеры в мире.

Шахраенков завистливо кивнул. Еще в университетской среде ходили восторженно завистливые слухи о ста тысячах суперкомпьютеров, которыми Пентагон каждый год обновляет свои ведомство. Это не какая-то там наука, которой нужны всякие там академики, а генералы – народ ценный и нужный.

За пультами управления уже сидели офицеры, серьезные и сосредоточенные, всматривались в данные на радарах. Шахраенков не успел устроиться в кресле поудобнее, как из соседней комнаты крикнули:

– Неопознанные объекты на радарах!

– В каком квадрате?

– Двадцать два, тридцать...

– Понятно, – прервал полковник с другого конца зала, – это они. Минута в минуту, что значит – европейцы. Наверное, у них немцы за летчиков.

Один из молодых офицеров за пультом протянул:

– Ух ты... Сбивать?

– Ты что, дурак! Что за шуточки? Похоже, они вошли в зону.

– Да, на запрос «свой-чужой» не отвечают. Может, шарахнуть? Все-таки американцы... А если еще и немцы...

Кравец скрипнул зубами. Эти реформы совсем развалили дисциплину. Сказал, сдерживая ярость:

– Когда-то погоним и американцев. Но сейчас у нас вся надежда на них.

– Дожили, – сказал офицер, его глаза не отрывались от экрана. – Что-то они запаниковали...

– Пошли им сигнал, – поторопил Кравец. – Все в порядке, мол. Все под контролем, теперь их очередь действовать. Сажаем на втором аэродроме, оттуда одним броском накроют Кречета с его командой.

– Не слишком заметно?

– Никому ни до чего нет дела, – отмахнулся полковник горько. – Они уже половину перебьют, половину повяжут, а уцелевшие еще будут ругаться, что «синим» по привычной славянской дури вместо холостых зарядов боевые выдали!

Глава 49

Компьютер ответил на пароль «свой-чужой», самолет получил добро. Рэмбок облегченно вздохнул, повернулся к десантникам и показал большой палец. Прошли последний рубеж, противоракетная оборона сочла их за своих, осталось только приземлиться прямо на голову Кречета.

Точнее, приземляться будут самолеты с тяжелыми танками, их выставило министерство обороны, а они, войска быстрого реагирования, посыплются, как стальной горох, на головы этим растяпам, повяжут раньше, чем танки генерала Смитсонсона скатятся с пандусов.

Русский бортинженер, покачиваясь как от рези в желудке, бормотал:

– Пока надеждою горим... пока надеждою горим... пока сердца для чести живы, мой друг... мой друг... черт, как же дальше?.. учил же в школе... мой друг... только и помню, что мой друг...

Пилот недовольно буркнул:

– Да что ты так вцепился в эти строки?

– Не знаю... Вдруг показалось, что это очень важно.

– Мой друг, – проговорил второй пилот с пафосом. – Отчизне отдадим души прекрасные порывы!

Бортинженер обрадовался:

– Вот-вот! Фу, что за память...

Он ликовал, лицо просветлело, глаза счастливо блестели. Рэмбок повернулся на голоса, спросил подозрительно:

– Что случилось?

– Пушкина начинаю забывать, – прошептал бортинженер смятенно. – Пушкина...

– Пушкина забыть – последнее дело, – согласился второй пилот. – Кого угодно можно забыть, даже как зовут президента и всю его челядь, но Пушкина... Пушкин – это... это наша совесть.