Наследство из преисподней

– Трудно сказать. Но то, что они не упадут, в этом я почти уверен. Думаю, им удастся где-нибудь приземлиться. Я предполагаю, что у них есть НЗ – канистра с горючим. До базы не близко, поэтому они просто обязаны были подстраховаться.

– Но они уже сообщили, кому надо, где мы находимся…

– Несомненно.

– Тогда нужно уходить отсюда.

– Согласен. И не просто уходить пешочком, как на прогулке. Мы сейчас побежим, словно на пожар, изо всех сил. Иначе нам от преследователей не оторваться. Выдюжишь?

– Попробую…

Спустя какое-то время мы уже бежали, особо не выбирая дороги. Настроение у нас было хуже некуда, лишь цуцик, который мчался впереди, был доволен и весел. Ему казалось, что мы вышли на охоту и преследуем какого-то зверя.

Глупая животина не могла знать, что ей не повезло – она примкнула не к охотникам, а к дичи.

Глава 20

Читая в детстве классическую литературу, которую мы проходили по школьной программе, я никак не мог представить себе загнанную лошадь. (Это когда животное в мыле, едва держится на ногах и уже ни на что не годное). Может быть, потому, что близко с лошадьми я общался очень редко, а чистопородных скакунов вообще видел только издалека, через щели в дощатом заборе, окружавшем ипподром, который просуществовал недолго, от силы года два-три.

Потом среди скаковых жеребцов случился какой-то мор, и их всех ликвидировали: одних бросили в скотомогильник, а других отвезли на мясокомбинат, так как в те времена в стране с харчами было худо, а лошадиное мясо считалось у городских татар деликатесом.

Главным моим воспоминанием о лошадях был цыган Чавэла, который ездил на повозке по окраинам города (там, где находился частный сектор) и орал, как оглашенный "Бабы-ы!!! Глина-а-а!!! Бабы, глина!" Он продавал глину для побелки хат; в те времена она была большим дефицитом (собственно говоря, как и все остальное).

Конечно, Чавэла – это не имя, а прозвище; как звали цыгана на самом деле, не знал никто. Да это никого и не интересовало.

Для женщин главным было, чтобы он не сильно задирал цены на свой товар, а для пацанов – чтобы позволил хотя бы погладить свою лошадку, представляющую собой суповой набор без упаковки.

Она была настолько худа, что, казалось, сбежала из анатомического театра. Бедной лошади уже стукнуло много лет; некоторые даже думали, что она могла ходить под седлом у героя гражданской войны Буденного, так как некий остроглазый умник отыскал на ней старое армейское клеймо.

В общем, безымянная, как и ее хозяин, лошадка была любимицей всей детворы, и мы, едва заслышав зычный глас тщедушного с виду и лохматого, как пудель, цыгана, тащили ей фрукты, овощи, пирожки и разные сладости, которые хранили специально для такого случая.

Лошадь принимала подношения не торопясь, с достоинством, а когда съедала дары, то в знак благодарности касалась своими бархатными губами рук или лица счастливого мальчишки, в глазах которого эта старая кляча была писаной красавицей.

Так вот, лишь спустя тридцать лет я понял, что такое загнанная лошадь. Пот лился с меня ручьями, и сердце, бьющееся в груди, как птица в силках, пыталось выскочить наружу; что касается легких, то они, как мне казалось, раскалились докрасна и выталкивали наружу не воздух, а перегретый пар.

Еще десять лет назад такая пробежка по лесу показалась бы мне легкой разминкой. Но сейчас давно не тренированные мышцы сводили судороги, израненные на войне ноги болели и потрескивали в суставах на каждом шагу, словно они были фарфоровыми, а достаточно легкий рюкзак за спиной давил на плечи с такой силой, будто я нес, по меньшей мере, гранитную плиту для своего надгробия (что было бы весьма актуально).

Илона выглядела намного лучше, чем я. Что ж, молодость всегда финиширует первой… К тому же у меня были подозрения, что она, кроме своего компьютерного кафе, посещает еще и спортзал. У нее была упругое тело и хорошо развитый брюшной пресс.

– Все, амбец… – Я упал на землю, словно дохлая рыбина. – Привал…

Илона последовала моему примеру. В отличие от меня, нормальное дыхание у нее восстановилось быстро.

А я еще минуты три дышал как загнанная лошадь, образ которой преследовал меня во время бега.

– Сколько мы отмахали, как ты думаешь? – спросила Илона.

– Если судить по степени усталости, то километров двадцать. А на самом деле не менее пяти.

– Мне кажется, что больше.

– Это тебе так хочется думать. Бежать по пересеченной местности – это не круги нарезать по гаревой дорожке. Здесь метр почему-то длиннее.