Ревность волхвов

Мы не спеша отправились вдоль да по нашей лесной улице, где там и сям среди елей были разбросаны деревянные коттеджи. Кое-где светились окна, переливалась праздничная иллюминация, однако большинство домиков так и остались темны и пусты. Сквозь деревья была видна белая поверхность до сих пор еще освещенной горы, по ней черными точками скользили припозднившиеся лыжники.

Я рассказал Сане о том, что Иннокентий вчера лазил в мой ноутбук, смотрел мои файлы.

– Какого черта ему там понадобилось?! – воскликнул я.

Мой приятель ухмыльнулся:

– А ты сам у него спроси.

– И спрошу, да только настроение в Новый год портить неохота. Может, у тебя есть какое-то объяснение? Ты ж вашего Кена лучше знаешь. Он, что: клептоман, параноик?

– Не в этом дело, – со смешком ответил Сашка. – Думаю, наш Иннокентий считает, что ты взят сюда для того, чтобы со временем занять его должность. А здесь к тебе наше начальство, типа, приглядывается.

– С какого бодуна он так решил?

Мой приятель промолчал, и меня осенило:

– Ты ему, что ли, сказал?!

– Допустим.

– Но зачем??

– Во-первых, о том, что ты, возможно, будешь нашим финансистом, я сказал не Кену, а Вадиму; а там уж и до Кеши дошло.

– Зачем тебе это понадобилось?

– Надо ж было оправдать твою поездку сюда. А то б они с Петей на твое место своего человека взяли. А на фига мне такое счастье – жить с чужим мужиком в одной комнате?

– Значит, ваше начальство присматривается ко мне как к будущему главбуху? При том, что я сальдо от сальто не отличаю? А бульдо – от бульдога?

– А от тебя что, убудет?

Я покачал головой:

– По-моему, тебе просто нравится ставить всех в неловкое положение. И дразнить Кена.

– Ладно, кто бы говорил о неловком положении! Я тебя обеспечил крышей над головой, кормежкой, развлечениями, бабу тебе предоставил…

– Лесю не трожь! – предупредил я, сжимая кулаки, и Саня сразу заткнулся и перевел разговор на другую тему:

– А Иннокентия я действительно дразню. Чертовски приятно поиздеваться над своим непосредственным начальником – особенно когда под ним кресло шатается.

Мой друг сам вывел разговор на второй интересующий меня вопрос.

– Кстати, ты мне рассказывал, еще по дороге, что Иннокентий проворовался. А откуда ты сам об этом узнал? И кто рассказал про растрату вашему боссу?

Саня ухмыльнулся:

– А как ты думаешь?

– Ты Иннокентия заложил?

Мой дружбан хохотнул, развел руками и ответил почему-то на своем дурном английском:

– Ху ноус, ху ноус^[16]…

Мы повернули к дому. Разговор с Сашкой вышел каким-то мутным. И оставил у меня острое чувство неудовлетворенности и недовольства приятелем.

…Больше ничего интересного или любопытного в тот вечер, первого января, не случилось.

Случилось – ночью.

…Когда все уже улеглись – довольно рано, и я, опять в полном одиночестве, устроился в гостиной, чтобы записать события сегодняшнего дня, – произошло еще кое-что. Писать об этом мне стыдно – но придется, раз уж я решил вести дневник честно. Без купюр.

Когда я уже заканчивал отчет о событиях первого января, из комнаты, где жили Вадим и Настя, раздался мягкий шум, этакая ласковая возня. Вскоре шум и причмокивоания, и неразборчивое бормотание превратились в ритмичное дыхание и воздушные стоны. Я замер на месте, ни жив ни мертв. Вздохи становились все глубже, постанывания – все громче, пока не превратились в краткий и шумный мужской рык и женский протяжный стон.

Признаться, эта звуковая порнуха настолько меня возбудила, что мне, чтобы успокоиться, пришлось пробираться в ванную и там принимать ледяной душ. Будь проклята эта моя все никак не кончающаяся юношеская гиперсексуальность!

2 января

Этот день, один из самых страшных в моей жизни, я вряд ли когда-нибудь забуду… нет, не забуду вообще… вид окровавленного тела, распростершегося…

Нет, надо рассказывать по порядку – а это трудно… мысли мешаются… всплывает, безо всякой хронологической связи, то одно, то другое… все, я должен взять себя в руки и записать-таки по порядку, что случилось. Не только ради своих достаточно эфемерных (или, точнее сказать, виртуальных) долгов пред френдами из коммьюнити, которые ждут очередную главу моего повествования, но и потому, что – хорошо известно из психологии! – процесс вербализации собственных травмирующих впечатлений помогает рассказчику пережить их, смягчает остроту…

---

16 Кто знает, кто знает… (англ.)