Дождь над океаном (сборник)

— Я над этим думал, — досадливо поморщился Белаш. — Все мы думали. Не знаю. Не могу найти ответ…

— Извращение, садизм? — сказал Меншиков, замедляя шаги. — Глупости какие… По каким-либо причинам морального, биологического, этического, религиозного характера роботам сбор кругляшек поручить нельзя? И что собой представляют, наконец, кругляшки — деликатес для воскресного обеда, сувениры, предмет религиозного поклонения? Задали нам задачку эти остроухие подонки… Белаш, вы уверены, что они не делали попыток как-то объясниться, общаться?

— Были только эти идиотские анкеты. Больше ничего. Знаете, я, пожалуй, пойду. Нет нужды в десятый раз выслушивать изложение своих собственных мыслей…

Дверь закрылась за ним медленно и тихо. Слышно было, как он быстро уходит по коридору. Шаги затихли, и снова наступила проклятая здешняя тишина, бесившая Меншикова.

Он встал и прошелся по комнате от окна к двери. Взял карандаш и быстро нарисовал портрет Роми — беспечной и веселой. Нарисовал рядом динго с тугими мускулами под шкурой, готовую к бою. Делать все равно было нечего, и он продолжал методично покрывать стену портретами знакомых, изображать убитых им в свое время зверей, пейзажи планет, на которых охотился, наконец нарисовал «остроухого», стоящего на коленях в позе смирения и раскаяния перед человеком в форменной куртке «Динго», утолив тем малую толику злобы.

После обеда он некоторое время забавлялся — без особого удовольствия издевался над своим роботом. Задавал ему вопросы, понятные только человеку, и злорадно усмехнулся, когда робот плел логически-этимологическую паутину безупречно вежливых фраз, тщетно пытаясь понять, о чем с ним говорят.

Кое-как дотянул до ужина. После ужина потянулись мучительные часы скуки посреди тишины, такой нестерпимой тишины, что временами он ковырял в ушах пальцами, пытаясь избавиться от несуществующих пробок. Это не помогало, пробки засели плотно, и тогда приходилось шагать по комнате, преувеличенно громко топая, или ругаться вполголоса.

Слух его, и без того острый, был в этой кладбищенской тишине напряжен до предела, и слабый стук двери он отметил сразу, еще и потому, что был на своем этаже единственным заключенным. Так что выглянуть в коридор, безусловно, следовало.

С первого взгляда он понял, что происходит, «Остроухие» совершили очередной разбой на большой дороге, пополняя опустевшую тюрьму. По коридору летела вереница шаров, и каждый нес перед собой на переплетенных щупальцах бесчувственного человека. Девять шаров, девять пленников. Расширили зону захвата? Похоже на то…

Дождавшись, когда шары разместят новоприбывших и улягутся у дверей, Меншиков вошел в комнату напротив (шары не препятствовали) и попробовал привести в сознание лежавшего там человека, но тот не реагировал ни на деликатное потряхивание, ни на более активные способы. Бесполезно. Видимо, они должны были проснуться только утром, и Меншиков отступился.

Ситуация осложнилась — теперь Меншиков отвечал и за новоприбывших. Кому и отвечать за них, как не ему, единственному попавшему сюда добровольно, по заданию, с оружием? Роми он вынужден был отдать, но больше не собирался отдавать никого. Любыми правдами и неправдами он должен был завтра попасть в лес.

До полуночи он не ложился спать. Сидел на лестнице у входной двери и ждал звонкого цоканья каблучков по квадратным плитам дорожки. Он умел терпеливо ждать, но после полуночи понял, что на этой планете нет доброты и не случается чудес и Роми не вернется. При попытке представить ее последние минуты нахлынула такая злость, что он побоялся возвращаться в комнату к оружию, долго сидел на широкой ступеньке, ни холодной, ни теплой. Не без труда справившись с собой, — где вы видели железных людей? — он встал, прошел по коридору и осторожно открыл дверь в комнату Абдель Фатаха.

Глава 8. Воспоминание во сне

От разгоряченного коня остро пахнет потом — старинный запах, непременно сопутствовавший набегам, войнам и путешествиям. Конь стрижет ушами, мотает головой и косит глазом в ту сторону, куда ушел Роб, — значит, чует. Волк близко. Коню страшно, это древний-предревний страх перед проворными серыми зверями, прошли тысячелетия, люди давно избавились от страха перед зверями и летают к звездам, но запах волка по-прежнему, по-древнему пугает коня, не способного ощутить Течение времени. Умей он говорить, обязательно крикнул бы всаднику, что нужно убегать, но у всадника в руке камча с зашитой на конце свинчаткой, и зачем ему бежать, если этого волка он выслеживал три дня?