Мы не проехали и пяти шагов, как сзади раздался все тот же голос:
— И все-таки… Мне бы этого очень не хотелось, но моя госпожа, королева Корнелия, восхотела изволить пригласить тебя, варвар, на ужин.
А второй добавил совсем упавшим голосом:
— И даже соизволила изволить… предложить ночлег. Я оглянулся, помедлил, герцог фыркнул и опустил забрало. Рука его стиснула древко копья. Я сказал нагло:
— Ночлег?.. Ну, если она не храпит и пообещает не стягивать одеяло…
Я даже сквозь герцогские доспехи ощутил, как он побелел в ярости. Копье медленно наклонилось в мою сторону. И герцог, и его конь готовились ринуться на меня, когда второй спутник герцога сказал строго:
— Варвар, нам не нравится, как ты отвечаешь! Я сказал еще наглее:
— Что ж сразу не провякал, что я вам не по ндраву?.. Конечно же, приму предложение вашей королевы.
А ворон, летая кругами над головами, нагло прокаркал:
— Если, конечно, не храпит!
Они поехали, взяв меня в полукольцо, это выглядело, как будто я взят под стражу, но можно считать, что это всего лишь лакеи, что заносят за мной хвост на поворотах. Все подняли забрала, я косился на их лица, гнев уже прошел, зато по телу прокатился холодок. Лица у всех удлиненные, холодно-красивые, как будто все близнец-брат, с гордо приподнятыми скулами, разрез глаз восточный, только сами глаза вдвое крупнее, с не по-мужски длинными ресницами. Аристократично вырезанные носы, красиво вылепленные губы. Не сомневаюсь, что, когда снимут шлемы, уши окажутся удлиненными кверху.
У самых ворот герцог сказал требовательно:
— Сожалею, но, по правилам, чужакам нельзя въезжать в наш замок с оружием.
Я фыркнул:
— Может быть, мне еще и с коня сойти? И монашескую рясу одеть?
— Таковы правила, — настойчиво сказал герцог.
— Впервые о таких слышу, — заявил я нагло, хотя, конечно, такие правила есть, но кто их выполняет, — не думаю, что в замке, где десятки мужчин, должны страшиться одного гостя. Но если вы такие бюрократы, то я лучше заночую в лесу…
Я начал поворачивать коня, один из рыцарей нарушил молчание:
— Арнольд, для варваров остаться без оружия — оскорбление! Уступить должен тот, кто умнее.
Герцог нахмурился, но кивнул, мы проехали через ворота. Я подмигнул говорившему и сказал негромко:
— А настоять на своем — тот, кто сильнее, верно?
Он поморщился и отвернулся, а я, довольный победой, выпрямился, расправил плечи и осматривался с наглостью настоящего варвара.
Едва миновали массивную каменную арку, на которой располагался взвод лучников, распахнулся залитый солнцем двор. По широкому кругу сомкнулись боками высокие каменные дома, в середине двора на том месте, где обычно колодец, а то и большое корыто с водой, возле которого спит толстая грязная свинья, вздымает струи настоящий фонтан.
Ветерок донес искристое облачко, моя кожа покрылась пупырышками, зато мышцы стали смотреться куда рельефнее, я видел злые завистливые взгляды этих эльфийских рыцарей. Весь двор вымощен плотно подогнанными крупными булыжниками, копыта моего коня выбивали искры. Воздух чист и свеж, что и понятно, фонтан бьет мощно, струи поднимаются на высоту в два моих роста, слышится аромат хороших цветов, не лесных или полевых, а именно выращенных в саду. Окна открыты, я видел женские и мужские головы, кое-кто из челяди выскочил навстречу, но от дверей не отходят, осторожничают, только один рослый парнишка нерешительно протянул руку к узде моего коня.
— Не укусит, — успокоил я.
Он ухватил под уздцы, я легко соскочил на землю. Рыцари спешились, я видел недовольство на их лицах. Явно самые рослые, отборные, все равно мало кто из них достает верхушкой шлема мне даже до уха. А если учесть, что сложение у них такое, словно всю жизнь сидели в библиотеках, то понятно, почему с такой ненавистью смотрят на мои мышцы. И понятно, почему предпочитают доспехи, а не облегающие тело майки.
Замок выстроен добротно, как и у Тарторикса, надежно, но, конечно, поменьше, и народу не столько.
Конечно, в замке я не заметил не то что сортиров, но даже кухни, но когда меня провели мимо пиршественного зала или палаты, я их не очень-то пока отличаю, да и кто отличает, если честно, то запахи жареной птицы я уловил отчетливо.
Герцог кивком подозвал еще одного, сутулого и угнетенного, но одетого чисто и опрятно, у которого в каждом движении читалось, что он раб, рожден рабом, бросил холодно: