Игольное ушко

Дэвид, должно быть, услышал позади себя топот ног, потому что, когда Фабер приблизился, кресло остановилось, в руке англичанина заблестел большой гаечный ключ.

Фабер с ходу бросился к креслу, перевернул его. Последнее, о чем он успел подумать, было то, что они оба вместе с креслом вполне могут упасть в море… в этот момент ключ со свистом опустился ему на затылок, в глазах потемнело.

Когда он пришел в себя, кресло по-прежнему лежало рядом, на боку. Дэвида нигде не было видно. Фабер стоял, изумленно смотрел по сторонам.

– Здесь, – раздался крик.

Голос доносился откуда-то снизу. Дэвид, должно быть, ударил его в тот момент, когда, вываливаясь из кресла, летел к обрыву. Фабер подполз к краю скалы, осторожно заглянул вниз.

Дэвид уцепился одной рукой за куст, другой за небольшую трещину в скале. Он беспомощно висел, совсем как Фабер несколькими минутами ранее. Браваду с лица как ветром сдуло.

– Вытащи меня, ради Бога, – прохрипел он. Фабер нагнулся ниже.

– Как ты узнал о кассете?

– Помоги, пожалуйста.

– Сначала скажи про кассету.

– О Боже. – Дэвид на секунду затих. – Когда ты поднялся к Тому наверх, твоя куртка сушилась на кухне. В кармане я нашел негативы.

– И ты думаешь, этого достаточно, чтобы убить меня?

– Этого и того, что ты сделал ночью с моей женой, будучи гостем в моем доме… ни один англичанин не позволил бы себе…

Фабер не мог не расхохотаться. Чудак Дэвид, судя по всему, так и остался ребенком.

– Где пленка?

– У меня в пиджаке.

– Отдай ее, а я тебя вытащу.

– Не могу достать, руки заняты. Быстрее, слабею…

Фабер лег на живот, свесился через край, дотянулся до его плаща, отвернул, залез в нагрудный карман пиджака. Наконец-то пальцы нащупали кассету, он осторожно вынул ее, уже наверху пробежал глазами негативы – вроде все на месте. Фабер вернул пленку в карман своей куртки, застегнул на пуговицу, опять повернулся к Дэвиду… Все, больше никаких ошибок.

Он схватил его кисть, держащую куст, с силой разжал пальцы.

– Н-е-е-т… – Дэвид кричал нечеловеческим голосом. Он попытался переместить всю тяжесть тела на другую руку, но она ослабела, к тому же скользила по камню. – Это нечестно! – Крик застыл у Фабера в ушах.

Затем рука соскочила, и Дэвид сорвался вниз, тело с шумом упало в море.

Фабер молча смотрел на волны. Он хотел убедиться в его гибели. Нечестно? Какие вообще могут быть правила, когда идет война?

Несколько минут он стоял над обрывом. В какое-то мгновение показалось, что на поверхности плавает плащ, затем все снова стало, как прежде – только море и скалы.

Неожиданно он почувствовал себя ужасно усталым. Раны ныли все сильнее: нога повреждена, на голове шишка, на лице синяки. Дэвид Роуз – дурак, хвастун и неудачливый муж, он умер, моля о пощаде, но, с другой стороны, это храбрый мужчина, который сражался за свою страну так, как мог.

Фабер задумался, какая смерть ждала его самого.

Он отошел от обрыва, направился к перевернутому «джипу».

28

Персиваль Годлиман чувствовал себя бодрым, ощущал новый прилив энергии, решимости и даже – это случалось с ним крайне редко – вдохновения.

Когда он думал о встрече с Черчиллем, на душе сразу становилось нехорошо. «Накачки» командования, кабинетные беседы хороши для служак, интеллектуалов этим не возьмешь. Безусловно, премьер-министр тщательно спланировал ход разговора, разыграл все, как по нотам, но, так или иначе, на Годлимана это подействовало так, как если бы он играл за школу в крикет и услышал последние наставления тренера буквально за несколько минут до матча.

Он вернулся в контору с твердой решимостью что-то предпринять.

Годлиман поставил зонтик на место, повесил на вешалку мокрый плащ, оглядел себя в зеркале на двери шкафа. Безусловно, с его внешностью что-то произошло с тех пор как он пришел в контрразведку. На днях он наткнулся на свою фотографию 1937 года – там он был с группой студентов на семинаре в Оксфорде. Так вот, тогда он… выглядел старше, чем сейчас: бледная кожа, редкие растрепанные волосы, плохо побрит, безвкусная одежда человека, которому уже все безразлично, потому что он пенсионер. Сейчас редкие волосы исчезли, он совершенно лысый, если не считать того немногого, что осталось сзади и по бокам. Одеждой больше похож на делового человека, чем на учителя. Ему казалось – а может, он просто внушил себе это, что даже подбородок стал жестче, глаза ярче. Теперь он всегда гладко брился.