Сокровища Валькирии. Правда и вымысел

– Куда не успеем?

– На тот свет!

Странностей и недомолвок уже было столько, что спрашивать и уточнять не имело смысла. Наконец-то я определил, куда он ведет – к скалистому, уступчатому «амфитеатру», будто ножом вырезанному в склоне горы. Кстати, отличное место для засады, один стрелок наверху может держать под прицелом всю «арену», и если выйдешь на нее, назад не убежишь.

Мы перестали делать петли и шли теперь почти прямо, огибая непроходимые места, и чекист все время поглядывал в небо, на солнце, а я в его затылок, что было еще хуже, чем идти след в след – не видно, что под ногами. И кажется, поспели: ведущий переступил ручей, вытекающий из «амфитеатра», вскарабкался по замерзшей, обледенелой от воды осыпи и встал возле скалы. Я остался внизу, шаря взглядом по верхам: вроде все тихо, везде лежит нетронутый снег, и если кто-то засел на «галерке», то по чернотропу. А чекист стоял спиной к скале и смотрел на солнце через пальцы рук, соединенные подушечками, как иногда, балуясь или познавая мир, смотрят дети.

– Подойди сюда, – спустя минуту и уже без прежней жесткости попросил он. – Я обещал тебя отблагодарить, если успеем к зениту.

– И дал слово стражника! – напомнил я.

– Ты же золотом не возьмешь?

– С тебя не возьму.

– Тогда пошли со мной!

Ручей под скалами вдруг запарил, вспенился, будто вскипел, и пока я забирался по осыпи на четвереньках, что-то упустил, не узрел. Когда же поднялся к скале, из-под которой хлестала горячая вода, заметил в белом облаке лишь ссутуленную спину ведущего.

– Скорее!

Я прыгнул в обжигающую воду – достала пояса! – нырнул в парное, влажное тепло и через несколько секунд почувствовал, что мы находимся в замкнутом пространстве…

Taken: , 1

Копи

После солнечного удара возле Манараги, когда я нашел ключ к языку и легко открывал слова, вдруг как на стену натолкнулся, проговорив вслух слово ЧУДО. Орех оказался настолько крепким, что зубы ломал, а делать нечего, положил в рот – надо грызть.

Все чудесное всегда было необычным, в религиозных обрядах связывалось с проявлением божественного, потому обыкновенная икона становилась чудотворной, неистовые монахи-молельники объявлялись святыми за способности творить чудо (и не только Николай Чудотворец), ароматная смола тропических деревьев (мирра) – чудодейственной. В светском же понимании это слово обладало более широким диапазоном значений. От смешного, несерьезного чудака, до высшей степени превосходства – чего-либо чудесного (вечера, обеда, цветов и т.д.), но по нормам русского языка никогда нельзя использовать его в уничижительном, отрицательном смысле. Если, например, с некоторыми, тоже табуированными словами, отрицательное довольно просто сочетается и усиливает его смысл («я ужасно люблю цветы»), то «чудо» этого не терпит и выражение «страшно чудесный вечер» звучит нелепо. Оно, как и солнце, среднего, божественного рода, не требует никакой помощи, усиления, дополнительного уточнения, ибо настолько самодостаточно и самоценно, что вообще выбивается из общего ряда понятийных слов.

ЧУДО, одним словом!

Открывать его я начал с конца. Окончание О явно привнесено окающими племенами, потому неустойчиво, безударно, а его древнее звучание – ЧУДА (так же, как ЛАДА – ЛАДО). Не исчезающий никогда знак Д определенно высвечивал действие – даждь, дать, давать, – что особенно подчеркивалось в привычном (и тавтологическом) словосочетании «ждать чуда».

Но что такое неизменное ЧУ? Что ждали наши далекие предки? Некого божественного проявления, благодати?

ЧУ! – возглас, означающий «внимание», правда, сейчас уже почти забытый. Произносили, когда хотели остановить кого-то, заставить прислушаться, присмотреться – внимать. «Чу! Соловей где-то свищет…»

Ждали божественного внимания? Как-то уж слишком неясно для такого конкретного и сильного слова.

ЧУВСТВА – слово сложное и по составу и по смыслу, напластовано в нем много чего, и поэтому следует взять лишь первую, более древнюю часть, хорошо выраженную в глагольной форме ЧУЯТЬ. И это уже кое-что!

ЯТЬ, ЯТИ, ПОЯТЬ – брать, взять. То есть, загадочное ЧУ можно не только давать, но и брать, принимать. Однако налицо слишком расплывчатый, двойственный смысл, поскольку чуять можно запах, опасность, радость, тепло и вообще все, что может воспринимать человек органами обоняния, осязания, собственно, чувствами. То есть, совокупностью ума и сердца и еще такой тонкой материей, как предчувствием, то есть, способностью или даром предугадывать события.