Сокровища Валькирии. Правда и вымысел

– У вас крепкие нервы, хорошая наследственность… А я часто просыпаюсь с мыслью о мести. Согласитесь, это же нормальное человеческое чувство – месть за свою семью, за родных людей. И ничего в нем дикого, кровожадного. Месть – это защита чести, если хотите.

Чести и достоинства своего рода. Ваш отец застрелил моего деда, выстрелом в затылок. Возле горы Манарага на Урале. Чтоб не делиться с ним, и чтоб не осталось свидетелей.

Редаков не ожидал такого поворота, брови вновь разлетелись, как у совы, от и так тонких губ ничего не осталось.

– Вы сказали… Деда расстреляли в тридцать третьем.

– У каждого человека бывает два деда.

– Ну да, да…

– Моя мать не знает отца, потому что в то время еще не родилась, отец никогда не видел своего отца, а я своих дедов. Потому что ваш отец умел хладнокровно стрелять безвинным людям в затылок. Как вы полагаете, это справедливо? Какие еще чувства у меня, внука, могут быть к вам, сыну палача?

Он проглотил это чуть ли не в прямом смысле – кадык на горле забегал Я перехватил его взгляд на своем кейсе, и чтобы подтвердить его предчувствия, тронул пальцем клавишу замка.

– Мы с вами нормальные, здравомыслящие люди, – заторопился Редаков. – Давайте остудим головы, спрячем эмоции и попробуем найти компромисс.

– Что вы предлагаете? Может, у вас хватит мужества застрелиться самому? Как это делали ваши конкуренты и люди, стоящие на пути?

Николай Петрович очень хотел жить, поэтому тут же струсил.

Посыпалась скороговорка, неуместная для его представительной фактуры.

– Почему такие крайности? Нет, нет, так решительно нельзя. Это все глупо, нелепо. Есть достаточно способов и средств уладить любой конфликт… – опомнился, нашел другой тон, увещевательный. – Вы еще очень молодой человек, подумайте о будущем. Времена меняются очень быстро, а с ним и наше сознание. Кровная месть – не выход из ситуации.

– А в чем выход?

Он замялся, сделал паузу и попытку встать, но увидел мою руку на кейсе и снова сел.

– Есть вполне конкретное предложение. Да, мой отец кое-что оставил для себя. Относительно не много: монеты, украшения, церковная утварь, вещи из музеев и несколько слитков… Все остальное исчезло со дна озера. Какая-то не совсем понятная история, но это так… Отец передал ценности перед самой смертью, поэтому все на месте, ничего не растрачено. Мы могли бы поделить драгоценности, например, в равных долях. Уверяю вас, это очень большая сумма. Несколько миллионов рублей. По вашему желанию я бы мог выплатить их в валюте по курсу.

– Откупиться хотите? – руку с кейса я убрал, что было замечено мгновенно.

– Справедливость действительно должна быть восстановлена. По крайней мере, моя совесть будет чиста перед памятью людей, погибших от руки моего отца.

– И сколько же стоит чистота совести в долларах по курсу?

Он принимал язвительный тон и был достаточно щедр.

– Четыре с половиной миллиона. При желании драгоценности можно оценить и сделать пересчет.

Я мог стать одним из богатейших советских людей.

– Ну и куда я с вашими миллионами в нашем государстве?

Редаков сделал длинную настороженную паузу, словно опытный удильщик, у которого поплавок повело, но рыба еще не взяла крючок вместе с наживкой.

Должен подчеркнуть: это было начало лета 1984 года, дряхлый Черненко еще был у власти. Какой бы там ни было, а эта власть еще была в силе. Никакой перестройкой, а тем паче переходом от «развитого социализма» к махровому, первобытному капитализму еще и не пахло, а чиновник советского Минфина сказал слова, в реальность которых в то время поверить было невозможно. Причем, произнес их без пафоса, и думаю, без желания обмануть меня, провести на мякине и спасти свою шкуру.

– Знаете, времена меняются быстро, и я уверен, через несколько лет вы станете благодарить меня. И себя, что сумели зажать чувства в кулак и взять эти миллионы. Вы увидите наш мир совсем в ином свете, это я вам обещаю. Он изменится очень скоро, и эти миллионы потребуются мам, как первоначальный капитал. Кто войдет в новое время с капиталом, тот будет иметь все, в том числе и власть. Сколько вам будет, например, в девяносто втором?

В девяносто втором (и еще годом раньше) я часто вспоминал его откровение, особенно когда старые издательства умерли, а новые не народились, и я вынужден был идти халтурить – менять сантехнику в больницах и перестилать полы в кинотеатрах Вологды.

А тогда я не поверил ни предсказаниям, ни его предложению поделиться. Чувствовал ловушку, в которую меня заманивают. Да он копейки не отдаст! Только время оттягивает, усыпляет бдительность, ловит на жадности, чтобы я успокоился, дал ему возможность позвонить или просто вышел с территории дачи. Да я до автобусной остановки не дойду, как тут уже будут его подручные. Олешка говорил, сколько человек, вставших на его пути, умерло от внезапной смерти, и сколько руки на себя наложило. Так что и в девяносто втором мне было бы сорок, навечно остался бы молодым…