Княжий пир

В тишине Владимир ответил медленно, веско, роняя каждое слово как капли растопленного свинца:

– Слава Киева?.. Это слава Царьграда засияет. Царьград показывает, что не так и бесчестен, как о нем говорят. Золотом готовы поступиться… невиданное дело!.. дабы честь не марать нашими сапогами. А что ответим мы? Продадим веру отцов?

Боярин Волчий Хвост, тугой на ум, но скорый на руку, схватился за меч, начал протискиваться к царьградскому послу. За ним двинулись его сыновья и племянники, добрая дюжина отменных бойцов. Гридни по знаку Владимира выставили вокруг царьградца тройной заслон из своих тел, не давая учинить расправу, а Владимир мощно воздел кверху и в стороны руки:

– Довольно!.. Посол царьградский передал, что было велено передать. А сейчас вернемся в Золотую палату. Там сменили скатерти, чем-то удивят нас?

Посол старался принять независимый вид, мол, не получилось – и не надо, но Владимир прочел в его глазах правильно: не получилось, так в другой раз получится.

За столами шумели громче обычного, вздымали кубки, расплескивая дорогое вино. Владимир уловил здравицы и в его честь. Что самое лестное, пили за его здоровье и его светлую голову, вовсе не обращаясь к нему, пили между собой и между собой нахваливали.

Владимир даже вздрогнул, за спиной выросла черная фигура, а он не любил, когда к нему заходили сзади. С раздражением повернул голову:

– Чего тебе? Опять княгиня хворает?

Священник Иван поклонился так низко, как на Востоке раб кланяется своему господину, на бледном лице в глубоко запавших глазах были укор и печаль.

– Государь… Ну почему, почему ты не зришь своей выгоды?.. И выгоды вообще!

– Какой же? – поинтересовался Владимир с иронией.

– Вера Христа… ты ее можешь не принимать, но заставь принять свой народ! Принуди!.. Ибо вера Христа несказанно облегчает управление любым государством. Императоры и цари это поняли, потому и приняли. Ты вон лаешься, что вера Христа превращает гордых людей в рабов. Ну, сейчас все пьют и орут песни, не услышат, и я с тобой соглашусь: да, превращает. Да, гордость объявлена смертным грехом. А зачем тебе гордые простолюдины, что кричат тебе вослед бранные слова? Пусть кланяются тебе, пусть падают на колени, ибо по нашей вере всякая власть – от Бога! Пусть не смеют даже противиться тебе, ибо это противиться самому Богу!.. Покорным народом управлять легко. Можно бросить хоть на рытье рвов, хоть на битву, хоть заставить траву жрать и хвалить тебя за милость… Ведь наша вера всех людей считает овцами, агнцами, а государя – пастырем, пастухом по-вашему… Если христианство вбить в души здешних людей, то главным достоинством будет считаться покорность… нет, даже угодничество! Угодничество перед тобой, угодничество вообще перед властью… А главными святыми станут не ваши гордые и могучие боги, а угодники…

Владимир молчал, Ивану почудилось, что великий князь колеблется. Наконец Владимир сказал тяжело:

– Ты прав, покорным стадом может управлять и ленивый пастух… Ни одна овца не вякнет, что их ведут не в ту сторону.

– Вот-вот!

Владимир внимательно смотрел в аскетичное лицо:

– Ты говоришь не как священник, а как политик… Кто ты?

Иван поклонился:

– Миссионерам новой веры разрешено жить по местным обычаям. В одних племенах мы вместе с дикарями едим живое мясо других людей, в других – вкушаем скоромное в запрещенные дни, в третьих… словом, я говорю тебе правду о нашей вере. Ее не скажет простой священник, ибо сам не знает. Эта вера превращает людей в рабов… ибо она и возникла среди рабов Рима, но зато крепит государство! Наша вера запретит любые бунты, любые крики супротив власти, ибо ты поставлен самим Богом! И ты свободно и беспрепятственно сможешь крепить свою Новую Русь!

Владимир кивнул, отпуская его, а когда священник неслышно удалился, тихий и покорный как овца, кивком подозвал Претича:

– Видишь того, черного?

Претич с отвращением поглядел вслед длинноволосому мужику, баба и есть, к тому же в длинном черном платье:

– Этот… иудей?.. Ну, Иван?

– Он не иудей, – поправил Владимир, – это имя иудейское. Все, кто примет их веру, должны имена тоже сменить на ихние. Ну, иудейские.

Претич усмехнулся беспечно, показав желтые зубы, крепкие, как у медведя:

– Да чтоб хоть один славянин принял имя… как его… Ивана? Да таких дурней на всей Руси не отыщешь!

Владимир нахмурился, больно весел и беспечен воевода, велел жестко: