Княжий пир

– Так придумай!

– Не придумывается, – признался Владимир. – Чересчур необычное. Такого еще не было.

Воевода беспокойно задвигался на седле:

– Ты того, не засни… Вон как прут! Как столько и влазит.

Владимир и сам ревниво поглядывал на народ, что пер в церковь так, словно там раздавали горячие блины с медом. На растерянных дружинников князя поглядывали сперва с опаской, затем уже насмешливо, а затем, видя, что те лишь сопят в тряпочку, начали выкрикивать что-то обидное, делали непристойные жесты, от которых дружинники дергались, выхватывали мечи до половины, со стуком бросали обратно.

– Тоже мне, христиане, – бросил Владимир зло. – Христиане должны быть покорными, как скот!

– Да какие они христиане, – сказал Претич насмешливо. – Это чтобы тебе досадить, кресты на шею надели.

– Знаю. Это они, дурни, не знают, что потом им гордые головы пригнут, ярмо наденут…

В прищуренных глазах воеводы росло удивление.

– Нет, я не понимаю… Это ж церковь, а не бурдюк для вина.

Владимиру и самому казалось, что народу втиснулось больше, чем могло поместиться в таком крохотном тереме, размером с просторную селянскую хату. Скрывая смутное беспокойство, пробурчал язвительно:

– Они на головах один у другого… А бояре вовсе лежат на полу. У христиан так: чем больше вываляешься в грязи, тем угоднее их богу.

Подскакал, без нужды горяча коня, встревоженный Дубок. Оглянулся на толпу, сказал пугливо:

– Народ уже орет о чуде…

– Каком?

– Да вот… заметили, что церковь мала, а народ все заходит. Мол, истинно верующие все поместятся. Церковь, как родная мать, всех примет в свое лоно. Всю Русь может вот так…

Он с надеждой смотрел на князя, который всегда скор на решения, а сейчас почему-то медлит, колеблется. Воевода тоже несвойственно его дородности ерзал в седле, конь под ним храпел и дико вращал глазами.

– Русь? – переспросил Владимир медленно. – Насчет Руси…

Он оборвал себя на полуслове. Сквозь толпу протискивался Белоян, в растрепанной одежде, тяжело опирался на посох. Толпа на этот раз не расступалась почтительно, слышались смешки, недоброжелательные выкрики.

Владимир хмуро смотрел с высоты седла на седую шерсть на затылке волхва. Челюсти сжались так, что он едва разомкнул их, вместо слов вырвался почти рык:

– Ну… что скажешь?

Волхв, тяжело дыша, остановился перед ним, повел дланью:

– Уф… стар становлюсь… Вишь, что там…

– Вижу, – рявкнул Владимир. – Постареешь, когда так уделали!

Волхв все еще отдувался, на лбу, несмотря на утреннюю прохладу, выступили капли пота, шерсть слиплась, потемнела.

– Уф… – повторил он. – Замучился… пока сумел…

– Что, – сказал Владимир яростно, – что сумел?

Волхв мотнул мордой в сторону церкви. В желтых медвежьих глазах вспыхнуло удивление.

– У тебя что, бельма? Не зришь? Вон там, на холме!

– Зрю, – выдавил Владимир сквозь зубы, – я зрю христианский храм! Куда вон сейчас поперли воевода Дуболом, бояре Терпигора и Крученый, знатные купцы и старейшины из Южного конца…

Белоян удивился, но оглянулся по сторонам, понизил голос почти до шепота:

– Так чего тебе еще надо? Думаешь, легко мне было все это устроить?

Владимир с трудом удержал гневный крик. Претич тоже с отвисшей челюстью смотрел на верховного волхва. Дружинники вытягивали шеи, но, похоже, ничего не услышали.

Запах ладана из раскрытых ворот церкви валил все мощнее, торжествующе. Внутри стоял мрак, только слышалось монотонное пение, что становилось громче, изредка поблескивали слабые огоньки свечей и лампад, что тонули в плотном аромате благовоний.

Перед конем князя народ все же раздался, открыл вход в церковь. Сзади ехали гридни, в руках плети со свинчатками на концах. Владимир повел носом, поморщился. Запах чересчур силен, переборщили. В Царьграде все же тоньше, поют лучше, а здесь какое-то бормотание вперемешку с тупым ревом.

Он заглянул, не слезая с коня, в раскрытые ворота. Темно-багровая темень, слабые, блуждающие, неподвижные искорки. Смутно проступили словно бы стены, почему-то похожие на тяжелый бархат. Одуряющий ли запах тому виной, монотонное пение, но ему почудилось, что стены медленно колышутся, словно бы живые…

Конь под ним попятился, в испуге присел на зад. Среди окружающего люда кто-то хихикнул. Владимир понял, что сам непроизвольно отодвигался от чужого храма. Гридни угрюмо молчали. Он вскинул руку: