Княжий пир

Старуха не сводила с него горящего взгляда. Рот ее начал открываться, заблестели и другие зубы, страшные, как зубья пилы. Будь что будет, Залешанин зачерпнул ложкой гадостное варево, задержал дыхание, поднес ко рту. Только бы не выблевать, мелькнула мысль, бабка сразу убьет. А если не сразу, то сперва помучает, натешится, наизгаляется…

Он глотнул, зачерпнул снова, попробовал даже улыбнуться: вот, мол, ем, уважение выказываю, но рука дрожала, ложкой тыкал мимо рта, разливая горячую похлебку. Хлебнул снова, попался кусок вроде бы мяса, проглотил, а со вторым пришлось остановиться, не задохнуться бы, разжевал, проглотил, а старуха наблюдала прищуренным глазом.

Залешанин ел, искательно улыбался, проклятая бабка следит, как ест, ни одну ложку не пронесешь мимо рта. Пахнет мясом, но и вкус мясной… или почти мясной. Что-то срединное между мясом и рыбой. Точнее, между рыбой и птицей…

Бабка удовлетворенно кивнула, Залешанин в замешательстве ощутил, что ложка задевает дно, а сперва миска казалась размером с корытце.

– Изголодался, – сказала бабка знающе. – Мужик молодой, здоровый, сила играет… Но совестливый! Меня, старуху, боишься объесть. Так ведь?

– Гм, – пробормотал Залешанин. – Ну, не так уж чтоб очень… Тебе кот готовит, бабушка?

– А что, шерсть в супе?.. Ежели оголодал, на цвет шерсти не смотрят.

– Да, – согласился Залешанин. – Мне все одно – с черного кота шерсть или с белого.

– Молодец, – одобрила Баба Яга. – А то был тут один… Как увидел моего кота, сразу в крик: черный кот! Страсти! Несчастье… Белого ему подавай, паскудник.

Она убрала пустую миску, взамен поставила неопрятного вида чашу, желтую, но чистую. Почти до краев колыхалась такая же темная жидкость, попахивало кровью.

– Где он теперь? – рискнул полюбопытствовать Залешанин.

– Да куда он денется, – ответила старуха рассеянно. – Здесь…

Он сделал осторожный глоток, стараясь не сильно перекашивать рожу, пахнет мерзостно… хоть если по-честному, то скорее непривычно пахнет, а так, если внюхаться, то терпимо…

Отпил почти до половины, а когда опускал, наконец сообразил, что пьет из человеческого черепа. Только что по бокам малость меди и старого серебра для красивости.

Пальцы разжались, роняя чашу, но уже почти поставил, не расплескал, дрогнувшим голосом торопливо поддакнул:

– Что белый – в лесу в грязи извозишься, не отмоешь! Хуже, чем белая ворона. А кот и должен быть черным. Белый кот – разве кот? Урод какой-то…

Старуха одобрительно кивала, глаз ее постепенно из ярко-багрового становился почти зеленым. Залешанин, подбодрившись, сказал:

– Хорошо готовишь, бабушка. Будет время, еще как-нибудь заеду к тебе, чтобы с котом поздороваться, отвару твоего отведать…

Замер с сильно бьющимся сердцем, как старуха примет такие слова, но Баба Яга отмахнулась:

– Не заедешь.

Сожрет, понял Залешанин, замирая. Сожрет, и не копыхнешься.

– Что так, бабуля? – спросил он заискивающе.

Она равнодушно повела на него огненным глазом:

– Зарежут тебя, милок.

– Бабуля! – вскрикнул Залешанин.

– А что? – буркнула она. – Чем ты лучше других?.. Князь брата родного зарезал, а уж тебя…

Она махнула рукой, удалилась в угол. Слышно было, как там хрустели стебли сухой травы, потек густой запах полыни, молочая, красавки.

Залешанин сидел с сильно бьющимся сердцем. Сказала, что его зарежут. А потом и довольно ясно уточнила, кто именно зарежет… Странно, но дух взыграл, душа подпрыгнула, прошлась на ушах. Значит, бабка его не съест, если такое говорит! А супротив судьбы что против рожна…

Старуха протяжно, с завыванием зевнула. Залешанин передернулся, зубы у бабки как у коня, только острые как ножи, а клыками бы желуди рыть под дубом…

– Спать пора, – заявила ведьма. – Ты гость, выбирай, где спать ляжешь. Со мной на печи, тут тепло и шкуры мягкие, в сенях ли с моей внучкой… правда, ложе там одно, или же в сарае возле своего коня?

Даже если не сожрет, мелькнула мысль, все же спать с такой… Что ей самой лет тыща, что внучке сот пять, все они кикиморы на загляденье, водяной или Кощей могут и позариться, но он даже не чугайстырь, лучше уж в сарае рядом с красавцем конем.

В пристройке пахло свежепролитой кровью. Залешанин заставлял себя думать, что старуха белку какую или барсука задавила, шкуру сняла, но воображение рисовало в открытых дверях зловещий силуэт с длинным ножом в руке.