Я тебя никогда не забуду

– Наверно, да.

– Если тебе поручит комитет комсомола – возьмешься за организацию у нас СМС?

– Я… я не знаю… Я, конечно, могу попробовать…

– Тебе, Наташа, надо быстрее влиться в коллектив. И более активно заняться общественной работой. Ведь общественная работа, – по-отечески молвил Николай Егорович, однако глаза его по-прежнему оставались неприятными, – это важная ступень в трудовой карьере, не так ли?

Я пожала плечами.

– Наверное, так.

Я подумала, что разговор завершен, и возблагодарила всех богов, что визит к директору закончился для меня столь благополучно: не только не поругали, не пропесочили, но и вроде как выделили из остального коллектива – дали общественное поручение. Однако я поняла, что с Николаем Егоровичем мне не хотелось бы в дальнейшем слишком часто сталкиваться. Уж очень он был неприятным внешне: старый, какой-то одутловатый, с пегими жидкими волосенками. И главное: оловянные (или стальные?) неулыбающиеся глаза. А еще от него пахло. Не так, как от большинства мужиков (и некоторых женщин) воняет в метро и в электричке – потом; у него смердело откуда-то изо рта, как будто он только что слопал целую тарелку, извините, дерьма. «Может, у него желудок больной», – подумала я, пытаясь вызвать в себе хоть каплю сочувствия или жалости, чтобы не так неприятен был мне самый главный начальник, с которым еще предстояло работать и работать.

Однако когда я, полагая, что разговор окончен, стала приподниматься, Николай Егорович остановил меня:

– Подожди.

Я замерла, опешив.

А он, напротив, легко вскочил с места, перегнувшись, ткнул пальцем в свой интерком на главном столе и приказал:

– Людочка, чайку нам принеси, улучшенного.

И буквально через минуту на пороге появилась, будто бы ждала за дверью наготове, давешняя секретарша. «Значит, ее зовут Людочка», – мысленно отметила я. А она несла на подносе пузатый чайник, две чашки, а также вазочку с конфетами и вторую, полную фруктов. Секретарша стала сервировать низкий столик у дивана, и я обратила внимание, что конфеты поданы сплошь дефицитные: «Белочка», «Мишка косолапый», «Мишка на Севере» – и фрукты самые отборные, будто их только с Центрального рынка привезли или из Узбекистана доставили: крупная темно-коричневая черешня, огромная клубника – я ягод такой величины в жизни и не видела-то ни разу. Вдобавок на столик были выставлены рюмочки, бокалы и бутылка дефицитного боржоми. «Вот что, наверно, означал приказ директора, что чай следует подать улучшенный», – отстраненно подумала я.

А секретарша, разгрузив поднос, одарила меня столь презрительным взглядом, что я аж содрогнулась. Директор тихо бросил ей, не глядя:

– Все, Людмила, можешь быть свободна. С телефонами и дверью поступишь как обычно.

– Хорошо, Николай Егорович, – склонилась в поклоне она и аккуратно притворила за собой дверь.

– Прошу, – указал мне директор в сторону столика рядом с диваном, а сам вытащил откуда-то из недр своего стола бутылку армянского коньяка.

Положение становилось двусмысленным. Но что мне было делать? Ведь я не могла просто вскочить и выбежать из кабинета: Николай Егорович все-таки мой начальник, да еще какой! Мне оставалось только ждать и наблюдать, насколько далеко зайдет ситуация. И не терять над ней контроль.

Я подошла к креслу.

– Нет-нет, давай на диван. Там тебе будет удобнее.

Директор направил меня, коснувшись моего локтя своими пальцами. Руки у него оказались холодные и влажные. Сам уселся напротив, в кресло, разлил по рюмкам коньяк, по фужерам – минеральную воду. Хохотнул:

– Да не волнуйся ты так, Наташенька! – «Вот я уже и Наташенька!» – Ничего помимо твоей воли здесь, да и где-либо в другом месте не произойдет. Я просто хотел поболтать с тобой, узнать, как живет, чем дышит молодежь. И – лично ты в ее лице. Поговорить о твоей работе, твоих перспективах. Пообщаться, так сказать, в непринужденной, товарищеской обстановке. Без официоза.

Я молчала, пока он витийствовал, а директор глянул на позолоченные наручные часы и продолжил:

– Официально рабочий день закончен. Поэтому мы имеем право расслабиться. А то, что мы распиваем спиртные напитки в служебном помещении – нарушение не смертельное. Можешь, если вдруг что, – он хохотнул, – валить все на меня.

– Спасибо, я не люблю коньяк, – твердо сказала я.

– Да? – неприятно удивился Николай Егорович. И холодно молвил: – Что ж, уговаривать не в моих правилах.