Золотая шпага

– Ваша часть останется здесь еще на неделю. Я уже узнала!

Засядько поклонился. У него было желание сдвинуть лопатки, укрывая спину от жалящего взгляда девочки.

– И если мое начальство даст мне возможность вырваться хоть на миг…

– Ваша часть на отдыхе, – заверила она весело. – Видит Бог, все ваши солдаты тоже заслужили отдых! Такой беспримерный марш из Сибири в нашу солнечную Германию!

Москва не совсем в Сибири, хотел было возразить он, но лишь усмехнулся в ответ. Тогда пришлось бы сказать, что и Германия не совсем солнечная страна. Как же тогда назвать Италию и средиземноморские острова – знойной Индией или вовсе арабскими пустынями, но баронесса лучилась сочной красотой, от нее исходил мощный зов, на который откликалась его звериная натура, а не звериная не очень-то и сопротивлялась.

Он подал руку, она положила ему на локоть длинные, но пухленькие пальцы, тоже розовые и сочные. Они пошли вдоль длинной стены, рассматривая картины в тяжелых рамах. Гости постепенно оставались позади, встречались только слуги с подносами, потом и те перестали попадаться, и, когда Адельгина увидела уютненький уединенный альков, Засядько тут же, угадывая ее желание, свернул, бережно усадил, сел рядом.

– Ах, Александр, – сказала она томно, – у вас такое мужественное имя!

– Его дал мне отец.

– Ах, – сказала она со смехом, – я уверена, что он дал вам не только мужское имя…

– Надеюсь, – пробормотал он, баронесса уже задышала чаще, в глазах появился особенный блеск, алый рот призывно начал раскрываться. – Но если вы не уверены…

– Мы, немцы, практичный народ, – ответила она с низким грудным смехом. – Мы предпочитаем проверять…

Ее белые нежные руки обхватили его за шею. Сильный запах пряных духов и пудры забил ноздри, под его пальцами ее тело было мягким, горячим и сочным, она слабо застонала, глаза ее томно полузакрылись. Засядько начал расстегивать ее пояс, как вдруг раздались быстрые шаги.

Адельгина вздохнула и с неохотой отстранилась. В то же мгновение занавески колыхнулись, в щель просунулась голова Оли. Ее ясные серые глаза потемнели, она с укором посмотрела на обоих, сказала:

– Александр Дмитриевич, вы обещали рассказать про Московский бой!

«Когда это я обещал?» – едва не сказал он сердито, но прикусил язык. Ребенок ревнует, это же ясно. Детская ревность, она не может видеть, как ее героя занимают другие женщины.

– Оля, – сказал он просительно, – давай я расскажу тебе в другой раз.

– Вы все обещаете, – обвинила она, – а потом опять уедете!

– У меня служба.

– Но пока вы здесь…

Адельгина прервала с досадой:

– Милое дитя, вернись к родителям. Наш герой расскажет тебе в другой раз.

Оля смотрела на нее исподлобья. Засядько чувствовал себя скверно, он ясно видел, что девочка хотела бы сказать, но баронесса этого пока не понимает.

– Почему не сейчас? – сказала Оля таким капризным голосом, которого Засядько у нее даже не предполагал. – Он обещал, обещал!

Она топнула ногой, только сейчас он в ее голосе и движениях уловил фальшь, догадался, что дочь Грессеров изображает капризного, избалованного ребенка русских аристократов-самодуров, которому все было позволено. Ему стало стыдно и неловко, ребенок цеплялся за единственную возможность не оставлять их наедине.

– Иди домой, – сказал Засядько настойчиво.

Она смотрела в упор, ее глаза предательски заблестели. Нижняя губа начала подрагивать. «Черт знает что, – подумал он в неловкости. – Что мне остается делать? Не могу же я идти на поводу у ревнивого ребенка!»

– Господи, – бросила Адельгина раздраженно, – до чего же эти русские… Прости, Александр, я имею в виду этих бояр! Они не понимают, что считаться нужно не только со своими капризами!

Укор в глазах девочки стал невыносимым. Засядько ощутил, что по спине побежала теплая струйка пота, а то пламя, которое путало ясные мысли скабрезными фантазиями, внезапно поднялось по телу наверх и перелилось в уши, что запылали как факелы.

– Нам стоит выйти в сад, – предложил он. – Мы еще не осмотрели королевские розы…

Адельгина сердито фыркнула, поднялась, колыхнув белой нежной грудью, словно бы налитой горячим молоком. От нее шел жар, Засядько подумал, что ожег бы пальцы… или губы, если бы не появилась дочь Грессеров.

Оля посторонилась, они вышли, Адельгина цеплялась за руку Засядько, прижималась грудью, она и на ощупь напоминала ему бычий пузырь, туго налитый горячим молоком пополам с медом. Она была такая сочная и лакомая, что у него в самом деле начали снова чесаться руки от жажды ухватить, сдавить, мять…