– Вошел! Ко мне! Кланялся! – орал Локстон, через черный ход врываясь в салун «Звезда». – Потом вдруг яйцо! Об стол! И дым, пламя!
– Как это – яйцо? – кричал и Фандорин.
– Не знаю! Но пламя столбом! А сам прямо спиной в стекло! Чертова обезьяна!
Вот и про обезьяну разъяснилось, но про огненное яйцо Фандорин все-таки не понял. Преследователи промчались через полутемный зальчик, выскочили на залитый солнцем Банд. Соломенная шляпа маячила в каких-нибудь двадцати шагах. С поразительной ловкостью лавируя между прохожими, «обезьяна» быстро отрывалась от погони.
– Это он! – ахнул Эраст Петрович, приглядевшись к щуплому, низкорослому силуэту. – Я уверен, это он!
Возле меняльной конторы дежурил констебль, держа в сгибе локтя карабин.
Локстон гаркнул:
– Что вылупился? Лови его!
Полицейский взял с места, и так яро, что обогнал и своего начальника, и вице-консула, но догнать преступника было не под силу и ему.
Бегущий свернул с набережной в пустой переулок, одним махом преодолел мостик через канал. Там, под полосатым навесом кафе «Паризьен», сидела чинная публика. Из-за столика вскинулась долговязая фигура – Ланселот Твигс.
– Господа, в чем дело?
Локстон только отмахнулся. Тогда доктор кинулся за членами следственной группы, крича:
– Да что случилось-то? За кем это вы?
Беглец оторвался на добрых полсотни шагов, и дистанция все увеличивалась. Ни разу так и не оглянувшись, он мчался по противоположной стороне канала.
– Уйдет! – простонал сержант. – Там туземный город, настоящий лабиринт!
Он выхватил из кобуры револьвер, но так и не выстрелил – для «кольта» было далековато.
– Дай!
Начальник полиции вырвал у констебля карабин, приложился к ложу, повел ствол вслед за шустрым бегуном и выпалил.
Соломенная шляпа отлетела в одну сторону, ее владелец в другую. Упал, несколько раз перевернулся и остался лежать, раскинув руки.
В кафе загалдели, повскакивали со стульев.
– То-то. Уф! – Локстон рукавом вытер пот. – Джентльмены, вы свидетели – если б я не выстрелил, преступник бы ушел.
– Капитальный выстрел, – тоном знатока похвалил Твигс.
Через мостик шли не спеша: впереди победитель-сержант с дымящимся карабином, за ним Фандорин с доктором, потом констебль, и на почтительном отдалении праздная публика.
– Если вы уложили его наповал, мы в т-тупике, – озабоченно сказал Эраст Петрович. – И отпечатков больше нет.
Американец пожал плечами:
– На что они нам, если есть тот, кто их наляпал? Я целил в спину. Может, жив?
Предположение немедленно подтвердилось, причем самым неожиданным образом.
Лежащий вдруг вскочил на ноги и, как ни в чем не бывало, с прежней прытью запустил вдоль канала.
Публика ахнула, Локстон захлопал глазами.
– Черт! Ну и живучесть!
Он снова поднял карабин, но то был не новомодный «винчестер», а однозарядный итальянский «веттерли». С проклятьем сержант швырнул констеблю бесполезное оружие и выхватил «кольт».
– Дайте, дайте я! – оживился доктор. – Вы не попадете!
Он чуть не силой вырвал револьвер. Встал в картинную позу дуэлянта, закрыл глаз. Грянул выстрел.
Беглец снова упал, на сей раз ничком.
В толпе зааплодировали. Локстон стоял и чесал подбородок, его подчиненный перезаряжал свой карабин. Один Фандорин бросился вперед.
– Не спешите! – остановил его Твигс и хладнокровно объяснил. – Теперь он никуда не денется. Я перебил ему позвоночник в области поясницы. Конечно, жестоко, но, если это ученик тех самых синоби, единственный способ захватить его живьем – парализовать. Держите ваш «кольт», Уолтер. И благодарите судьбу, что в это время дня я всегда пью чай в «Паризьене». Иначе вам ни за что бы…
– Смотрите! – вскрикнул Фандорин.
Упавший поднялся на четвереньки, потом встал, встряхнулся, как мокрая собака, и огромными прыжками помчался дальше.
Теперь уже никто не ахал, не орал – все растерянно молчали.
Локстон открыл пальбу из револьвера, но все не попадал, да еще доктор хватал за руку – просил отдать оружие. Про второй револьвер на поясе у сержанта оба забыли.
Эраст Петрович прикинул расстояние (шагов семьдесят, а до серых лачуг туземного города не далее ста), повернулся к констеблю.
– Зарядили? Дайте.
Прицелился по всей стрелковой науке. Затаил дыхание, выровнял прицел. Опережение взял самое малое – выстрел получался почти прямой. Одна пуля, промахнуться нельзя.