Алмазная колесница

Титулярный советник наморщил лоб, но все равно не понял.

– Все так делают. Очень удобно для чиновников, моряков и коммерсантов, оторванных от дома. Мало кто вывозит сюда семью. Почти у всех офицеров нашей Тихоокеанской эскадры японские конкубины – здесь или в Нагасаки. Заключается контракт на год или на два, с правом продолжения. За небольшие деньги вы получаете домашний уют, заботу, опять же радости плоти. Вы ведь, как я понял, не любитель борделей? Хм, девушки хорошие, Сирота в этом толк знает. – Доронин постучал пальцем по одному из снимков. – Мой вам совет: берите вот эту, которая постарше. Она уже дважды побывала замужем за иностранцами, не придется воспитывать. Моя Обаяси передо мной жила с французским капитаном и потом с американским серебряным спекулянтом. Кстати о серебре. – Всеволод Витальевич обернулся к Сироте. – Я просил подготовить для господина вице-консула жалованье за первый месяц и подъемные на обустройство – всего шестьсот мексиканских долларов.

Письмоводитель почтительно наклонил голову и стал открывать несгораемый шкаф.

– Почему мексиканских? – спросил Фандорин, расписываясь в ведомости.

– Самая ходовая валюта на Дальнем Востоке. Правда, не слишком удобная, – заметил консул, наблюдая, как Сирота вытаскивает из сейфа позвякивающий мешок. – Не надорвитесь. Тут, наверное, с пуд серебра.

Но Эраст Петрович поднял увесистую ношу без усилия, двумя пальцами – видно, не зря возил в багаже чугунные гири. Хотел положить на стул, но отвлекся – засмотрелся на портреты, что висели над столом Сироты.

Портретов было два. С левого на Фандорина смотрел Александр Сергеевич Пушкин, с правого щекастый азиат, грозно супящий густые брови. Гравюра с картины Кипренского, хорошо знакомой титулярному советнику, интереса у него не вызвала, но второй портрет заинтриговал. Это была аляповатая цветная ксилография, должно быть, из недорогих, но исполненная так искусно, что казалось, будто сердитый толстяк смотрит вице-консулу прямо в глаза. Из-под расстегнутого златотканого воротника виднелась жирная, в натуралистичных складках шея, а лоб японца стягивала повязка с алым кругом посередине.

– Это какой-нибудь поэт? – поинтересовался Фандорин.

– Никак нет. Это великий герой фельдмаршал Сайго Такамори, – благоговейно ответил Сирота.

– Тот самый, что взбунтовался против правительства и покончил с собой? – удивился Эраст Петрович. – Разве он не считается государственным преступником?

– Считается. Но он все равно великий герой. Фельдмаршал Сайго был искренний человек. И умер красиво. – В голосе письмоводителя зазвучали мечтательные нотки. – Он засел на горе с самураями своей родной Сацумы, правительственные солдаты окружили его со всех сторон и стали кричать: «Сдавайтесь, ваше превосходительство! Мы с почетом доставим вас в столицу!». Но господин фельдмаршал не сдался. Он сражался до тех пор, пока пуля не попала ему в живот, а потом приказал адъютанту: «Руби мне голову с плеч».

Фандорин помолчал, глядя на героического фельдмаршала. До чего выразительные глаза! Поистине портрет был нарисован мастером.

– А почему у вас тут Пушкин?

– Великий русский поэт, – объяснил Сирота и, подумав, прибавил. – Тоже искренний человек. Красиво умер.

– Японцев хлебом не корми, только бы кто-нибудь красиво умер, – улыбнулся Всеволод Витальевич. – Но нам с вами, господа, помирать рано, работы невпроворот. Что у нас самое срочное?

– Корвет «Всадник» заказал сто пудов солонины и сто пятьдесят пудов риса, – принялся докладывать Сирота, вынимая из папки листки. – Старший помощник с «Гайдамака» просит поскорее устроить ремонтный док в Йокосука.

– Это дела, которые поступают в ведение комиссионеров, – пояснил Фандорину консул, – Комиссионеры – посредники из местных купцов, отвечающие передо мной за качество поставок и работ. Дальше, Сирота.

– Записка из муниципальной полиции. Спрашивают, выпускать ли младшего механика с «Бояна».

– Напишите, пускай посидит до завтра. Да сначала чтоб заплатил за разбитую витрину. Еще что?

– Письмо от девицы Благолеповой. – Переводчик протянул консулу взрезанный конверт. – Сообщает о смерти отца. Просит выписать свидетельство о кончине. А также ходатайствует насчет денежного пособия.

Доронин нахмурился, взял письмо.

– «Скончался в одночасье»… «одна-одинешенька»… «не оставьте попечением»… «хоть сколько-нибудь на похороны»… М-да. Вот, Эраст Петрович. Рутинная, но оттого не менее печальная сторона консульской деятельности. Заботимся не только о живых, но и мертвых подданных Российской империи.