Огромный черный корабль

Лумис припускает бегом, происходит что-то действительно важное.

– Капрал, вы тут, скорее всего, один, по крайней мере, из тех, кто оказался ближе, в свое время имеющие дело с атомными бомбами, правильно? – спрашивает штаб-полковник «патриотической полиции», явно очень большая шишка.

– Честно говоря, очень косвенным образом. Я просто обеспечивал операцию, господин полковник.

– Но у вас же медали, мы сверялись с личным делом.

– Да, это так. Скажите, что вы хотите услышать конкретно?

– Что сделает такая бомба при взрыве?

– На то, чтобы разнести город, хватит десяти мегатонн.

«Патриот» уже открывает рот, дабы что-то сказать, но Лумис еще не закончил:

– Но понимаете в чем дело? Надо посчитать сколько человек несет эту штуковину, тогда мы узнаем ее максимальный вес.

– Мы уже сделали это, капрал, – вмешивается групп-майор «стражей безопасности». – Вот, – он протягивает Лумису написанную на листке цифру.

Штурм-капрал размышляет две секунды. Никто ничего не говорит.

– Извините, господа офицеры, я думаю это все мистификация, такая мощная бомба, как они говорят, не может весить так мало.

– А может это быть какая-нибудь маленькая, но тоже атомная бомба.

– Да, конечно, например наш «будильник», со всеми причиндалами, могли транспортировать двое. Только зачем им врать, раздувая мощность. Скорее всего это полная афера. Они ни черта не соображают в этих делах и ляпнули, что в голову придет.

– Спасибо за совет штурм-капрал. Вы пока свободны. Будьте со своим отделением наготове.

Но отделение Лумиса не привлекли к разрешению данного происшествие. Превентивное право на получение медалей в данной операции имели полицейские, да Лумис и не жалел.

А жизни всей когорты шантажистов трагически оборвались через час, их всех расстреляли в упор «белые каски» и «патриоты». Однако, по слухам, случилось непредвиденное: там, внутри «цистерны», все же оказалась взрывчатка, правда, обыкновенная, не атомная. Когда носильщики выронили свою ношу – она рванула: несколько окружающих зданий рухнуло. Погибла куча полиции, боевой дирижабль. Так что Лумису, наверное, крайне повезло.

13. Срочная смена декораций

Другие города

И снова у них не получилась идиллия. Хотелось целоваться, хотелось спокойно говорить, не ради информации, а, просто, чтобы слышать друг друга, хотелось смотреть в глаза, простреливать встречными лучами, и снова чувствовать себя молодыми, сильными, у которых впереди целая бесконечность счастья, словно не было этих длинных-длинных циклов проведенных раздельно. И только об одном они не могли говорить, о самом главном, потому как, само молчание об этой теме выдавало незнание, маскировало тоску. Никто из них не спросил другого, потому что вопрос, выбил бы сейчас из-под ног последнюю опору, потому что любой из них, если бы знал и ведал что-либо, сам бы сразу выпалил, ошарашивая волной последнего сладкого знания. Ведь тогда счастье достигло бы апогея... Но никто не сказал, и внутри затаились мысли, спрятались, закопались поглубже в шубу безразличия надежды. Не нужны они были сейчас, необходимо было радоваться хотя бы этому странному и неожиданному подарку судьбы. Но и такое теперь было невозможно: им просто нельзя было иметь дел с полицией.

Они рванули из города, заметая и путая след, используя свои знания приобретенные за долгие циклы раздельного существования. О, как они ловко это умели. Где-то там, внутри, они восхищали и ошарашивали друг друга: ничто не требовалось разъяснять, нечему учить, просто встретились два одиночества, закаленные долгой внешней стужей и на пару обводили вокруг пальца этот страшный, схлопывающийся вокруг мир, две мышки, переплетясь хвостами, бежали и бежали, обманывая глупых кошек. Только один ход они не хотели использовать и не применили, хотя он был логичен: они не разделились, они еще надеялись обмануть эту паршивку, предательницу судьбу, они верили...

Как они торопились, как тикали сердца внутри, как сообща обрывались, когда рядом оказывался полицейский, или просто транспортный служащий... А лица их были бесстрастно-счастливы – третья линия обороны чувств: счастливая глупенькая улыбочка едущего на отдых курортника, радость только что познакомившихся любовников; под ней спокойствие профессионала-робота, хронометрирующего каждый шаг, жест, внешние взгляды и лица, связь-телепатия друг с другом; затем – душа в пятки, ступни на канате и пропасть с обеих сторон, и адреналин гигантскими порциями, завод по производству в три смены, без выходных; и только теперь – радость обладания, пусть не до конца и пусть мешает суета вокруг, но ведь можно дотронуться и пусть говорить не то, что хочется, все равно ведь можно соприкоснуться руками невзначай и увидеть в глазах, сквозь оборонительный для других рубеж, то, что хочется. И это тоже было счастье, далекое от эйфории, но все-таки счастье.