Расследование гибели владельца медиахолдинга Владимира Стаховского,...
Беда не приходит одна. Эту истину мне пришлось уяснить с самых юных лет....
— В Верховный Совет республики ходатайство подавали?
Кисляев кивнул.
— Не слышу! — громыхнул прокурор.
— П-п-подавал…
— Ответ знаете?
Осужденный кивнул и заревел.
— Отказали там, отказали…
— А Президенту ходатайство подавали? — Голос прокурора приобрел скорбную торжественность, ибо ему предстояло объявить судьбу осужденного Кисляева.
— Тоже подавал, сразу же…
— Ответ знаете?
Вопрос был обязательным, хотя и лишним, ответ лежал в кожаной прокурорской папке, и его содержания осужденный не знал, хотя о смысле, безусловно, догадывался: если бы ходатайство удовлетворили, ему бы объявили под расписку в тюрьме да перевели из блока смертников в общий корпус.
— Нет, не знаю…
Кисляев затряс головой и заревел еще сильнее.
И тут прокурор выкинул удивительный номер — встал и, торжественно чеканя фразы, металлическим голосом произнес:
— Именем Союза Советских Социалистических Республик за совершение тягчайших преступлений вам в помиловании отказано! Приговор будет приведен в исполнение немедленно! — И совсем неожиданно брякнул:
— Вопросы, жалобы, заявления есть?
Очевидно, он привык спрашивать так при проверках тюрем и колоний, вот и всплыла в памяти затверженная казенная формулировка, да и застряла костью в горле.
Потому что с того момента, как пришел последний отказ, а особенно с той минуты, когда «Финал» забрал осужденного из особого блока, уже и не понятно, кто он такой есть: мертвый человек или живой мертвец… Юридически он лишен жизни, вычеркнут из числа граждан, никаких прав у него не осталось и обязанность единственная — получить пулю в затылок, одно слово — объект исполнения. Оттого и протягивают его спешно через необходимую официальную процедуру, чтобы вдруг "вопросы, жалобы, заявления… ". И стоят первый, второй и третий номера, ждут чего-то, и объект задергался обнадеженно:
— Есть, есть жалоба! Я не согласен! У меня и заявление есть — не я, другие убивали! Я вам всевсе расскажу, отвезите обратно…
У объекта началась икота, тело била крупная редкая дрожь.
Столбом стоял прокурор, не двигались Попов и Шитов, непонимающе смотрел Буренко, Ромов делал какие-то знаки и, округлив глаза, бесшумно складывал губы в неразборчивые слова.
— Привести приговор в исполнение! — Резкая команда Викентьева прервала затянувшуюся немую сцену.
Попов с Шитовым рывком развернули осужденного, втащили в комнату с засыпанным опилками полом, Сергеев синхронно вошел следом, поднял к стриженому затылку штатный «ПМ» и выстрелил. В замкнутом пространстве грохот мощного патрона ударил в барабанные перепонки. Объект рвануло вперед. Попов выпустил его руку, а Шитов — нет, поэтому тело крутнулось и упало прямо на ноги сержанту. Тот брезгливо отпрыгнул.
Попов механически фиксировал происходящее. Викентьев в проеме двери, прокурор, опустившийся наконец на свое место, половина головы и плечо Ивана Алексеевича… И, наконец, труп, глядя на который невозможно поверить, что попадание в голову девятимиллиметровой пули можно имитировать на живом человеке.
— Давай убирать, — Сергеев задрал синюю арестантскую куртку на простреленный череп, не так ловко, как Наполеон, но достаточно сноровисто и быстро. — Доктор, смотреть будете?
Буренко покосился на прокурора; нехотя подошел, тронул обтянутую рукавом руку. По инструкции он должен проверять реакцию зрачка на свет, слушать фонендоскопом сердце, на практике все сводилось к прощупыванию пульса, да и то формальному, ибо слишком наглядным был проверяемый результат.
— Готов! — Врач небрежно бросил на опилки безвольную руку и выпрямился.
— А ну, как там у тебя получилось… — Иван Алексеевич, держась за поясницу, заглянул под куртку и вновь натянул синюю ткань на голову объекта. — Нормально. Только чем так греметь, послушался бы меня и взял «маргошу»… И звука нет, и убирать меньше…
— Чем тут толпиться, лучше займитесь актом, — раздраженно огрызнулся Сергеев. И когда врач с Ромовым направились обратно к столу, обратился к Шитову:
— Готовь машину, выдвигай носилки, мы сами вынесем…
Утративший недавнюю веселость сержант машинально отряхивал брюки, будто от пыли.
— Хорошо… Заодно замоюсь, перепачкался.
В комнате исполнения остались Попов, Сергеев и труп. Викентьев и остальные занимались актом, никто не наблюдал за действиями первого и третьего номеров.