Игра без козырей

– Вы уверены, что я и дальше буду с вами сотрудничать?

– Дело твое, Глеб. Неволить не стану. Сам решай.

– Подумаю, но ключи возьму сразу.

– Не держи на меня зла, – прочувствованно сказал генерал, – есть хорошее русское правило: кто старое помянет, тому глаз вон.

– Согласен. Кто помянет, тому вон. У нас с вами больше хорошего, чем плохого было. Не к чему прошлое ворошить.

– И вспоминать о нем незачем, – обрадовался генерал.

– Вспоминать – незачем, но помнить надо, – многозначительно произнес Глеб, и мужчины обнялись.

И потом уже никто из них не напоминал другому о несчастливой зиме, когда Сиверову пришлось стрелять в Потапчука. Глеб пошел на поправку. Он вновь ощутил вкус к жизни, которая дается человеку только один раз…

Прошли весна, лето. Боль в теле и в душе улеглась.

Утренняя пробежка – тоже часть жизни.

Черную «Волгу» с тонированными стеклами и антеннами спецсвязи Глеб заметил сразу же, как свернул в проезд. Машина стояла у тротуара, задняя дверь приоткрыта, водителя на переднем сиденье не было. Из салона тонкой голубоватой струйкой, хорошо различимой в утреннем свете, поднимался дымок. «Значит, что-то случилось, если Потапчук курит в такую рань и появился без предупреждения. Как он угадывает, дома я или нет? В конце концов, у него такая профессия – все знать. Не зря же он генерал ФСБ!»

Не сбрасывая скорость, Глеб пробежал мимо машины, специально, чтобы позлить Федора Филипповича. Тот от растерянности выронил окурок. В ветровом стекле движущейся навстречу машины Глеб увидел, как генерал выскочил из своего автомобиля и от удивления раскрыл рот. Лишь после этого замахал руками, – так машет человек на льдине удаляющемуся вертолету, уже смирившись с тем, что летчик его не заметил.

Сиверов остановился, повернулся и несколько раз взмахнул руками, а затем вприсядку, как заправский спортсмен, двинулся к Потапчуку.

– Здравия желаю, товарищ генерал, – глядя на Потапчука снизу вверх, произнес Сиверов и, не поднимаясь, подал руку.

– Издеваешься над стариком, разыгрываешь меня? Сделал вид, что не заметил?

– Важная машина, заметил сразу. Одну цифру в номере поменяли?

– Да, поменял, – сказал Потапчук, открывая дверцу. Глеб юркнул в машину. – Как ты думаешь, Глеб, почему я жду тебя здесь?

Сиверов пожал плечами:

– Это элементарно, Федор Филиппович. Такое утро, такая погода чудная, где же я могу быть, как не на пробежке? Кстати, зря вы с утра курите.

– Не хотел, – признался Потапчук, – думал, продержусь часиков до двенадцати. Но ты долго не появлялся, я занервничал, закурил.

– Что стряслось?

– Собственно, пока ничего не стряслось, хотел тебя увидеть.

– Вы меня вчера видели.

– Видел, – сказал Потапчук, – вот поэтому я сегодня здесь.

– Где ваш водитель, Федор Филиппович?

– Я его за газетами отправил, что-то долго его нет.

– Те газеты, что мне нужны, только за два квартала отсюда можно купить.

– Ему полезно пешком ходить, совсем спортом не занимается. Прилипнет скоро к сиденью. У меня такое впечатление, что он живет в этой машине, скоро тараканов здесь разведет. Крошки вечно от печенья валяются, пепел от сигарет, хотя говорит мне, что не курит.

– Почему вы его к порядку не призовете?

– Понимаешь, чем он хорош, Глеб, так это тем, что он в любой момент в машине; когда бы я ни позвонил, он тут же отвечает. Другого такого мне не найти. А сам я водить отвык, не та реакция, да и по должности не положено.

– Понятно, – сказал Сиверов, поглядывая, как пальцы генерала вертят портсигар, постукивают по серебряной крышке. – Ладно уж, курите, я потерплю, можете не стесняться.

– Не стану, надо вырабатывать силу воли.

– Может, правильно, – пошутил Сиверов. Генерал перешел к делу:

– Помнишь Смирнова Семена Семеновича, майора?

– Смирнов, – медленно проговорил фамилию Сиверов. – Это было так давно, что нормальный человек забыл бы его еще пять лет тому назад.

– Значит, помнишь, – подытожил Потапчук. – Как он тебе?

– Тогда был нормальный, на четыре с плюсом. Но тогда время было другое, условия иные и люди были другими. Прошли годы, вроде не так уж и много, но многое изменилось и люди изменились, хотя, генерал, я думаю, что человек не очень меняется. Просто некоторые черты характера он перестает прятать, они начинают вести его, а другие черты характера гаснут. Но все равно они в человеке остаются. И если человек был мерзавцем хоть на один грамм, этот грамм в нем сидит, как осколок в сердце, и никакие операции не помогут, воспитывай его не воспитывай. Но я что-то расфилософствовался, – остановил сам себя Сиверов. – Вы же не с этим приехали?