Рукопись Платона

Майн готт, меня пугают даже мужчины, спорящие о столь отвлеченных и ненужных вещах, как философские школы, приказавшие долго жить много столетий назад. Тот же Платон совершенно справедливо замечал, что спорщикам нет дела ни до истины, ни до сути; их вдохновляет лишь возможность любой ценой одержать победу в бессмысленном споре. Посему, любезная фройляйн, я очень надеюсь, что до философических споров у нас с вами не дойдет.

— Надеюсь также, что вы ответите согласием на мою просьбу, — в тон ему добавила княжна.

— Что?.. Ваша просьба! Как я мог забыть! Это все Платон, он меня отвлек. Вот вам еще один довод против увлечения философией. Пфуй! Ваша просьба! Поверьте, фройляйн Мария, что я согласился бы на что угодно, лишь бы иметь возможность почаще видеться с вами.

— Такая возможность у вас будет, Павел Францевич. Как видите, ремонт здесь уже завершен, так что мне волей-неволей придется на время переселиться сюда, дабы самолично проследить за тем, как будет обставляться дом.

— О да! — с улыбкой, которая показалась княжне странной, воскликнул Хесс. — Доверять обстановку своего жилища прислуге нельзя ни в коем случае! Как это у вас говорят? Глаз да глаз!

Когда княжна наконец ушла, оставив его одного, герр Хесс подошел к окну и некоторое время, насвистывая себе под нос какую-то незатейливую немецкую песенку, смотрел на улицу, по которой с громом и лязгом катились груженные строительным материалом подводы. Город, без малого целиком уничтоженный огнем и пушечными ядрами, уже почти отстроился и активно рос вширь; летела пыль, стучали топоры, гремело железо, бородатые возчики медвежьими голосами понукали лошадей. Немец задумчиво почесал пухлую щеку согнутым указательным пальцем и перевел взгляд туда, где над крышами домов виднелись уцелевшие башни кремля. Над башнями в голубом безоблачном небе кружились вороны, похожие издали на чаинки, плавающие в стакане чая. Откуда-то из глубины дома доносился бодрый голос княжны, отдававшей распоряжения прислуге. Хесс покосился в ту сторону, в раздумье подергал себя за кончик носа и тихонько вздохнул. Княжна с ее невыполнимыми просьбами была для него досадной помехой; впрочем, он полагал, что надолго здесь не задержится — недели на две, не больше. А две недели можно и потерпеть; вряд ли за столь короткий срок эта молодая особа сумеет его раскусить.

Вдоволь насмотревшись на пыльную улицу и башни кремля, немец закрыл окно и подошел к своему багажу, который был кучей сложен в углу комнаты. Большая папка для эскизов стояла здесь же — кто-то аккуратно прислонил ее к стене. Хесс придирчиво осмотрел завязанные хитроумным узлом тесемки и пришел к выводу, что их никто не касался. Немец положил папку на пол, присел на корточки и развязал тесемки. Под стопкой девственно чистой бумаги в папке лежала еще одна пачка листов, которые были исчерчены уверенной рукой профессионального художника. Хесс выбрал два, на коих были изображены башни кремля и днепровский берег, переложил их в другую папку, поменьше, присовокупил несколько чистых листов, коробочку с углем и тщательно завязал обе папки особым узлом, изобретенным им самим еще в детстве.

Наброски, хранившиеся в папке, были сделаны в сентябре двенадцатого года французским офицером, который по неизвестной Паулю Хессу причине предпочел мирной жизни художника полную невзгод и опасностей карьеру кавалериста. Сей бравый воин прошел всю войну и ухитрился погибнуть в самом ее конце, в двадцати верстах от Парижа. Он умер от ран в госпитале при иезуитском монастыре и там же был похоронен, а все его имущество, в том числе и папка с набросками, перешло по наследству к отцам-иезуитам. Паулю Хессу неведомы были пути, по которым эти чудом уцелевшие наброски попали в его руки, но он полагал, что ничто на этом свете не делается без воли Всевышнего. Молодой уланский лейтенант так и не заслужил ни воинских почестей, ни славы живописца, но его рисунки могли принести пользу.

...Снизу опять донесся голос княжны — на этот раз она, кажется, кого-то распекала. Хесс улыбнулся, подумав об Огинском. По его мнению, все эти высокородные вельможи были предельно глупы, и Вацлав Огинский не представлял собою исключения. Жизнь по сути своей проста, и состоит она из множества крайне незатейливых вещей. Именно из-за обилия этих пустяков она может показаться сложной тому, кто не обучен смотреть в корень и за деревьями не видит леса. Огинский же и ему подобные во все времена воздвигали прямо у себя перед носом непроходимый частокол условностей и надуманных проблем. Доннерветтер! Уж если ты имел глупость прикипеть сердцем к такой сумасбродной особе, как княжна Вязмитинова, то нужно быть законченным кретином, чтобы отказаться от того, что само плывет тебе в руки! Любовь и политика несовместимы, тут надобно выбирать одно из двух и, выбирая политику, необходимо, черт подери, быть уверенным в успехе! Огинский же, этот высокородный болван, фактически бросил княжну ради дела, заранее обреченного на полный провал. Похоже, этот павлин бредил независимостью Польши; похоже, его обида на русского царя оказалась сильнее любви к княжне Марии, и он укатил в Петербург за своими драгоценными бумагами, не пробыв в поместье Вязмитиновых и суток. Что ж, скатертью дорога...