Нефритовые четки

Егор Иванович стукнул кулаком по столу – звякнули чашки:

– Он тут мечеть выстроит, с попами вас перессорит. Миллион шестьсот даю!

– Что мне до попов? – засмеялась Варвара Ильинична, кажется, очень довольная тем, что столкнула обоих толстосумов лбами. – Я в Европу уеду и больше сюда ни ногой.

– Истинно так-с, – поддакнул конторщик, целуя Мурку в пушистые ланита.

Рафик Абдуррахманович пожал плечами:

– Зачем мечеть? Мечеть я в нашей слободе построю, а тут буду дело делать. Миллион семьсот.

Слушать дальше губернскому секретарю стало скучно. И так было ясно, что торг закончится теми же двумя миллионами. А хоть бы и дороже – что радости с чужого богатства?

Сославшись на усталость, Тюльпанов пошёл к себе в комнату, но спать не лёг – затеял писать подробную реляцию шефу обо всём виденном и слышанном: с портретами, характеристиками, пересказом разговоров. В таких делах второстепенные детали важнее всего. Варвара Ильинична говорила, что с утра садовников мальчик побежит на почту и что к вечеру письмо уже будет у адресата, а стало быть, послезавтра можно будет ожидать от Эраста Петровича каких-нибудь указаний или рекомендаций.

Лёг заполночь. Ворочался-ворочался, а уснуть не мог. Только закроет глаза, всё рептилии мерещатся, с раздвоенным языком и короной на плоской ромбической башке.

Наконец озлился на самого себя. Не желаете спать, Анисий Питиримович? Тогда нечего зря перину пролёживать. Извольте сделать моцион. Как говорит мудрый Маса, «много гурячи – срадко спачи».

Прямо поверх ночной рубашки накинул шинель, сунул голые ноги в сапоги, вышел в сад. Окна уже погасли, дом стоял во мраке тёмный и очень тихий. Зато из ночи навстречу Анисию неслись многочисленные невнятные звуки: побулькивания, трески, причмокивания, заговорщическая перекличка то ли птиц, то ли жаб, то ли ещё кого. Московская ночь звучала, пахла и чернела совсем по-другому. Вот через кусты, за которыми уже пруд, а ещё дальше Гниловское болото, шмыгнуло что-то; вот по аллее (Тюльпанов едва заметил краешком глаза) метнулась чёрная тень. Кто нематериалистических воззрений или просто некрепких нервов, пожалуй, и напугался бы. Но Анисий не раз слышал от шефа, что все самое страшное таится не вокруг человека, а внутри него, и потому шагал бодро, без страха.

Раздвинул ветки, и прямо перед ним, мерцая отражёнными звёздами, открылся пруд. От него несло тиной, лягушками, ещё чем-то, чему Анисий названия не знал. Опустился на пенёк, стал прикидывать, в какой стороне отсюда Скарпеин след, прикрытый парусиной.

Пяти минут так не просидел – услышал шорох, и близко, за малинником. Кто-то шёл там, кряхтя и приговаривая. Тут уж Анисию сделалось не по себе, и он пожалел, что оставил револьвер в саквояже. Хотя если живой человек, то бояться нечего. А если какая нежить, то и револьвер не поможет.

Какая, к чёрту, нежить, сердито одёрнул себя губернский секретарь. Просто бродит некто среди ночи, кряхтит и приговаривает. Интересно, зачем – просто так или с какой целью?

Тюльпанов с пенька переместился на корточки, затих, стал щуриться в темноту.

Крашенинников?

Точно он – и силуэт знакомый, и, когда повернулся, борода длинная обрисовалась.

За спиной приказчик нёс небольшой мешок. Время от времени останавливался, доставал из мешка какие-то комочки и бросал на землю, подле самой воды. Что за причуда?

Тихонечко, тихонечко Анисий двинулся следом. Пощупал землю, наткнулся на что-то мягкое, вроде как войлочное. Поднёс к глазам и гадливо отшвырнул. Два дохлых мыша, связанные хвостами. Тьфу!

Ну и Баскаковка. Скорбный дом какой-то, полоумный на полоумном. Один Папахин очень даже не полоумный. Знает, чего хочет, и, похоже, своего добьётся.

И Анисий стал думать про Папахина, но как следует развернуться не успел, потому что издали, от господского дома, донёсся истошный вопль. Звук этот был так ужасен, что у губернского секретаря подогнулись колени.

III

Его высокоблагородию

г. коллежскому советнику

Э.П. Фандорину

В собственные руки

Шеф,

Это письмо отправляю одновременно со вчерашним, так что прочтите сначала то, а потом уже это. Я ещё приписал в первое письмо про ночную прогулку по саду, про сумасшествие Крашенинникова и про крик, чтобы здесь не размазывать, а сразу перейти к описанию преступления.

Как я выяснил, добежав до дома, душераздирающий крик был произведён горничной Настасьей Тряпкиной, которая в половине третьего ночи заглянула в спальню хозяйки.