Урожай ядовитых ягодок

В кругу заметался луч красного света, люстры погасли, и в центре появилась девушка в ярко-синем гимнастическом купальнике. Под свист и улюлюканье зала она принялась изгибаться в разные стороны. Акробатический этюд, так назывался этот номер.

– Простите, – прозвучал приятный голос.

Я оторвала глаза от сцены и увидела юношу, в отличие от остальных одетого в черный костюм и белую рубашку. Через плечо у него висела сумка, наподобие той, с которой ездит в пригородном автобусе кондуктор.

– Вы не купили входной билет.

– Да? Извините, я не знала, думала просто в кафе зашла.

– Простите, у нас клуб. Вход десять долларов, если предъявите студенческий, то пять.

– Рублями можно?

– Мы не берем валюту, только российские деньги.

Я полезла за кошельком. Зачем тогда называть цену в американских долларах? Сказал бы просто: раскошеливайся, тетка, на триста целковых.

Паренек протянул мне билет.

– Отдайте отрывную часть бармену, получите на выбор чашечку кофе либо бутылочку пива.

Я вновь уставилась на представление, девица в купальнике, встав на мостик, старательно просовывала голову между ногами, пытаясь достать зубами розу, лежащую на полу.

– Эй, – произнес сзади хриплый голос.

Думая, что паренек, торгующий билетами, вернулся, я повернула голову и увидела… Люсю, дочь Аллы Даниловны, одетую, как все, в черный кружевной лифчик, прозрачную размахайку и кожаные шортики. Но если большинству девочек этот наряд шел, то Люся была слишком толстой для такого сексапильного одеяния. Правда, верхняя часть смотрелась ничего, но нижняя! Высоко вырезанные шортики не скрывали объемистого, слегка отвисшего зада, а толстые целлюлитные ляжки нужно бы незамедлительно скрыть в свободных брюках. Но Люся совсем не стеснялась своей «красоты». Она плюхнулась на стул и, обдавая меня тяжелым запахом водки, заплетающимся языком спросила:

– Ну, это ты Лазаренко ищешь?

ГЛАВА 21

Девушка была сильно пьяна, очевидно, она принесла выпивку с собой, в баре из относительно крепких напитков имелось лишь пиво.

– Да, – ответила я, – ищу.

– И зачем?

– Мужа хочу проконсультировать.

Люся захихикала.

– Чик, брык – и ку-ку! Был мальчонка, нет его. Не жалко муженька-то!

– Ты же папеньку не пожалела. – Я решила не оставаться в долгу.

Люся пьяно рассмеялась, схватила мой кофе, залпом осушила чашечку и плохо слушающимся языком пояснила:

– Гондон рваный! Он мне не отец.

– А кто?

– Отчим, блин. На матери женился, когда мне пять лет стукнуло. Я его всю дорогу ненавидела, сучара!

– Что же так?

Люся икнула, попыталась закурить, но руки тряслись, огонек плясал возле сигареты. Потратив пару минут на бесплодные попытки, девчонка прокомментировала:

– Во… нахрюкалась в усрачку!

Потом она сломала сигарету и прошипела:

– Сволочь он! Все бубнил: «Учись, Люся». Гулять нельзя, пить тоже, курить запрещал, денег не давал, а мамахен, глупая курица, все крыльями махала, кудахтала: «Слушайся, Люсенька, папа плохого не посоветует». Я и впрямь прежде думала, что он родной. Ну не повезло… зануда… А как узнала, что отчим! Кто ему давал право меня гнобить!

Она с размаху треснула кулаком по столику. Пустая чашечка, издав жалобное треньканье, подскочила на блюдечке. Зная, что с пьяными нельзя спорить, я поспешила согласиться:

– Точно! Никто не должен тебя заставлять учиться.

Люся захохотала.

– Во! И теперь я с деньгами тут, а он где? В крема… крема… крематории, – выговорила она наконец трудное слово. – Ой, смешно прям! А все она, молодец!

– Кто? – не поняла я.

– Ишь хитрая, – заржала пьяница, – пиши номерок. Условия знаешь?

– Нет.

– Пятьдесят на пятьдесят. Половину тебе, половину нам.

– Хорошо.

– Ага, пиши, 722…

Не успела я нацарапать в книжке телефон, как из клубов сигаретного дыма выскочила хорошенькая стройная девушка с упругими длинными ножками и возмущенно воскликнула:

– Люська! Опять насвинячилась! Что ты за этим столиком делаешь?

Я уставилась во все глаза на подошедшую. Передо мной стояла Олеся, дочка умершей гадалки и предсказательницы Левитиной. Той самой Ларисы Григорьевны, чья история болезни была записана первой на дискете. В голове мигом пронеслись воспоминания.

Вот подхожу к квартире, откуда раздаются раскаты музыки, узнаю, что Лариса Григорьевна умерла, спускаюсь к лифтерше.