Образ врага

– Вас, кажется, зовут Карл?

– Да, – немец кивнул, – простите, что не представился вам сразу.

– Карл, скажите мне по секрету, как мужчина мужчине, мы застряли здесь потому, что у вас какая-то любовная драма? Честное слово, я не проболтаюсь вашей психопатке.

– А вы, оказывается, значительно лучше знаете немецкий, чем мне казалось, – он покачал головой, – нехорошо подслушивать, профессор, в вашем-то возрасте.

– Немецкий я знаю плохо, – Бренер сел на циновке, зевнул и потянулся с хрустом, – и ничего я не подслушивал. Просто ваша Инга так орала, что даже верблюды все поняли.

– Да, Инга несдержанный человек, – он кашлянул, – я хочу извиниться за нее, профессор. Она обошлась с вами довольно грубо. Но у нее не было выхода. Вы тоже вели себя не лучшим образом. Она отвечает за вас.

– Какие нежности при нашей бедности! – проворчал профессор. – Вы извиняетесь за Ингу. А за себя не хотите? Она отвечает за меня, вы отвечаете за эту вашу идиотскую операцию и желаете при этом остаться джентльменом?

– А вы бы предпочли, чтобы я вел себя иначе?

– Я бы предпочел оказаться дома или в своей лаборатории. Мне, знаете, не терпится поглядеть, как поживает мой подопытный кролик. Ваш тезка, между прочим. Тоже Карл. Белая шерстка, красные умные глазки. Милейшее создание. Я привил ему такую гадость, что бедняга должен был непременно издохнуть. Однако выжил. Знаете ли, я не ожидал такого счастливого исхода.

– Ваш подопытный кролик – мой тезка? – немец чуть нахмурился, потом улыбнулся. – И вам не жалко мучить животных?

– А вам не жалко убивать людей? – быстро спросил Бренер.

– Люди хуже животных. Собственно, людьми можно назвать процентов десять из тех, кто имеет человеческий облик. Остальные девяносто – двуногие существа, бессмысленные, безобразные. Вы тоже так думаете, профессор. То, чем вы занимаетесь в своей лаборатории, говорит само за себя. Пули и бомбы куда гуманней ваших вирусов. – Он произнес это очень быстро, на одном дыхании, и поднялся. – К сожалению, мне пора.

Оставшись один, Натан Ефимович вытащил фотографии. Господи, Москва… Настоящий, заснеженный московский двор. Разве можно не узнать? Вдали виден шпиль московской «высотки». Что это? Пресня? Университет?

На переднем плане мальчик лет десяти, румяный, в яркой курточке. Он целится снежком в объектив, смеется… А вот – тот же двор. Молодая женщина в дорогой дубленке. Раньше так одевалась только партийная и торговая элита да народные артисты. Теперь, говорят, многие в Москве одеты дорого и красиво. В метро ездят дамы в соболях и норках…

А вот та же русоволосая красавица под пальмой у бассейна. Наверное, этот снимок сделан здесь, в Эй-лате. Ну разве можно было такое себе представить в семьдесят восьмом?

Зашуршали шаги по песку. Натан Ефимович быстро спрятал фотографии. В палатку вошла Инга, держа в руках стандартную коробку с едой из придорожного кафе.

Бренер откусил холодную пиццу и чуть не подавился. Он вспомнил, откуда знает русоволосую женщину с фотографий. Еще бы не вспомнить. Алиса Воротынцева, дочка соседей по Трифоновке. Лисенок…

Глава 15

Авангард Цитрус с трудом продрал глаза, сел на кровати и долго, тупо глядел перед собой. Голова гудит, во рту помойка. Нельзя так напиваться в его возрасте. Нельзя. Однако пережить ту мерзость, которая" обрушилась на него вчера вечером, без пол-литра водки просто невозможно было. И он выглушил эти пол-литра в полном одиночестве в своей малогабаритной двухкомнатной квартире в Сокольниках. Он пил и матерился, про себя и вслух. Как мог он, прожженный, знающий цену всему в этой дерьмовой жизни, прошедший огонь, воду и медные трубы, Чечню и Сараево, трущобы Нью-Йорка и бардаки Амстердама, проколоться на пятнадцатилетней смазливой соплячке? Он-то, идиот, думал, девочка от него в восторге, девочка искренне, бескорыстно любит его.

Маруськино подлое предательство жгло душу. К часу ночи, когда в бутылке осталась только треть, а в глазах стояли слезы, он дошел до того, что трагически засомневался в своих мужских достоинствах.

Однако теперь, утром, даже на тяжелую похмельную голову, он вдруг подумал, что, в общем, не так все страшно, ибо в итоге ни копейки он не выложил. Была бы пятнадцатилетняя Мария Петровна Устинова чуть терпеливей и хитрей, могла бы запросто вытянуть из него и две тысячи, и десять тысяч. Вот тогда он был бы полнейшим кретином.