Образ врага

– А если мы расстанемся? Все ваши усилия не имеют смысла. Мы можем расстаться в любой момент.

Серый вдруг положил руку ей на плечо и произнес тихо, задушевно:

– Не думаю. Он тебя так любит, Алиса…

Дома в почтовом ящике она обнаружила повестку. Ее отца вызывали в прокуратуру. Он тут же напился до сердечного приступа, даже не пытаясь понять, зачем и почему его вызывают.

Поздно вечером зашла мама, сделала папе укол, потом они сидели на кухне, пили чай, и мама сказала, что ее поездка во Францию почему-то сорвалась.

– Я знаю, чьи это козни. Это Ларычев мне строит. Он пытался запороть мою диссертацию. Он доведет меня когда-нибудь до инфаркта. Он метит на завкафедрой и все сметет на своем пути, меня и первую очередь. Если я не выступлю с докладом в Париже… А что такое с твоим отцом? Почему его в прокуратуру вдруг вызывают?

– Не знаю…

В среду утром Алиса позвонила по телефону, который ей дал Харитонов, и сказала:

– Оставьте моих родителей в покое. Я согласна.

Теперь ей не надо было являться на партбюро.

Отцу позвонили из прокуратуры, вежливо извинились, объяснили, что произошла ошибка. Его однофамилец проходил свидетелем по делу о какой-то краже. Никуда ему являться не надо.

Ирину Павловну выпустили во Францию. В субботу она встретилась с Карлом, они поехали в Серебряный Бор, и там, в глубине огромного парка, она рассказала ему все, от начала до конца, почти дословно передала разговор с майором Харитоновым и текст документа, который ей дали подписать.

– Мы больше никогда не увидимся, Карл.

– Ты меня больше не любишь, Алиса?

– При чем здесь это? Ты что, не понял? Я должна на тебя стучать. Меня завербовало КГБ.

– А я тебя перевербую, – он засмеялся, – мы будем встречаться, и ты им станешь рассказывать то, что я тебе скажу. Мы им такие наплетем сказки, что мало не покажется.

– Карл, это КГБ. Ты хотя бы понижаешь, насколько это серьезно? Скажи, что ты натворил? Почему они так тобой интересуются?

– Я взорвал Кремль. Слушай, а что, твой отец правда оперировал пьяный?

– Когда он стал пить всерьез, перестал оперировать.

– А ты заметила, когда смотрела эти фотографии, как мне с тобой хорошо?

– Совсем спятил?

– Это не праздный вопрос. Обычно ты закрываешь глаза и не видишь моего лица.

– Прекрати…

– Скажи: «Карлуша, я тебя люблю!» Ты, кстати, еще ни разу этого не сказала.

– Что ты натворил, Карл? Я должна знать.

– Ты запомнила номер той черной «Волги»?

– Зачем?

– Запомнила или нет?

– 1123МК.

– А как фамилия этого серого придурка?

– Харитонов Валерий Павлович, майор госбезопасности. Зачем тебе?

– Жаловаться буду в ООН и в Международную лигу по защите прав человека.

Был теплый солнечный день, разгар бабьего лета Ни души вокруг. Мягкая чистая трава. Над головой покачивались высокие верхушки сосен, пронизанные солнцем. Алиса не могла избавиться от ощущения, что сейчас, вот сию минуту, их с Карлом кто-то снимает из густого кустарника. Ей даже чудились еле слышные щелчки. Но потом она перестала думать об этом. Правда, ненадолго, всего на несколько бесконечных минут.

Глава 21

Авангард Цитрус очнулся от собственного жалобного стона и не сразу понял, где находится. Его тошнило, знобило, рубашка была влажной от пота. А главное, было почему-то ужасно страшно. Он заморгал, стал тереть глаза, наконец приподнял голову, огляделся и немного успокоился.

В зыбком свете зимних сумерек он разглядел, что в комнате относительный порядок, только пепельница с окурками на журнальном столе. Он один у себя дома, в полной безопасности. Никого нет.

Он вдруг с тоской осознал, что страшно ему именно поэтому: никого нет. Он никому на свете не нужен. Ему пятьдесят, и впереди бездна одиночества, влажная чернота могильной ямы. Какая гадость…

Цитрус с кряхтением спустил ноги на пол, прошел на кухню, зажег свет. На столе стояла открытая бутылка минералки. Он стал жадно хлебать воду из горлышка, потом уселся на табуретку, закурил.

Такого с ним еще не было. Это не перепой, не похмелье. Нечто совсем иное. Плотный, вязкий, как деготь, туман в голове. На часах половина пятого вечера. На улице почти совсем стемнело.

Цитрус вернулся в комнату, зажег свет. Поймал себя на том, что тянет руку к телефону, чтобы позвонить Маруське. Отдернул руку, словно телефонный аппарат был куском раскаленного металла. Нет у него никакой Маруськи. Некому звонить. Девчонка оказалась такой же дрянью, как они все. Его опять предали, бросили, кинули, как полное дерьмо. Все они суки…