Любовник смерти

Смерть подняла голову. Нет, никаких слез на лице у ней не было, только глаза горели ярче всегдашнего.

— Ещё бы, — усмехнулась она. — Иннокентий Романыч так важно уходили. А за перчатками возвращаться — весь эффект испортить. Берите, Иван Федотыч.

Взяла со стола перчатки, бросила. Но Будочник ушёл не сразу.

— Эх, девка-девка, чего ты только над собой творишь? Дал тебе Господь этакую красотищу, а ты её в грязи валяешь, над Божьим даром измываешься. Мой-то павлин от тебя вышел, сияет, как сапог начищенный. Значит, и ему ты не отказала. А ведь дрянь человечишко, не павлин даже — курёнок мокрый. И Князь, хахаль твой, — прыщик гнойный. Надавить — лопнет. Разве такого тебе надо? У тебя в голове ночь, в душе туман. Тебе нужен человек ясный, крепкий, при огромадном богатстве, к какому прильнуть можно, дух перевести, ногами на землю встать.

Смерть удивлённо подняла брови:

— Что это вы, Иван Федотыч? Сводником стали на старости лет? Кого же, интересно знать, вы мне сватаете? Что это за богач такой?

Тут откуда-то, из сеней что ли, донеслось сердитое:

— Будников, бездельник, ты что там застрял?

И договаривал Будочник скороговоркой:

— Я тебе, дуре несчастной, одного добра желаю. Есть у меня на примете один человек, кто тебе будет и крепость, и защита, и спасение. После зайду, потолкуем.

Протопали сапожищи, хлопнула дверь.

Снова Смерть осталась в гостиной одна, но к столу больше садиться не стала. Отошла в дальний угол комнаты, где висело треснутое зеркало, встала перед ним и принялась себя разглядывать. Покачивала головой и вроде бы даже приговаривала что-то, но слов было не слышно.

— М-да, Семён Скориков, — шепнул господин Неймлес. — Это, простите за вульгаризм, просто какая-то собачья свадьба. Нуте-с, и я присоединюсь, попытаю счастья. Держу пари, что моё появление будет ещё эффектней, чем уход полковника Солнцева. — А вы лезьте обратно, вам тут делать нечего. Марш-марш в окошко. — И жестом показал.

Сенька перечить не стал. Наступил на фарфоровую вазу (называется “унитаз”, в борделе такие же; ещё другая ваза бывает, для женского полоскания, названием “биде”), сделал вид, что тянется к фортке, но когда Эраст Петрович постучал в дверь и шагнул в комнату, Скорик тут же кубарем слетел вниз. Так сказать, вернулся на обсервационную позицию.

Как Сенька разочаровался в людях

Эраст Петрович не спеша вышел на середину гостиной, приподнял головной убор (сегодня он был в клетчатом кепи с загнутыми наверх ушами):

— Не пугайтесь, сударыня. Я не сделаю вам д-дурного.

Смерть не обернулась, смотрела на незваного гостя в треснутое зеркало. Помотала головой, провела по поверхности рукой. Оглянулась через плечо. Лицо у ней было удивлённое.

Он слегка поклонился.

— Нет, я не видение и не г-галлюцинация.

— Тогда пошёл к черту, — бросила она и снова повернулась к зеркалу. — Ишь, наглец. Слово скажу — тебя на части порвут, кто ты ни будь.

Эраст Петрович подошёл ближе.

— Я вижу, вы нисколько не испугались. Поистине вы редкая женщина.

— Ах, вот что дверь-то скрипела, — сказала она как бы сама себе. — А я думала, сквозняк. Ты кто такой? Откуда взялся? Из поганой трубы, что ли, выскочил?

На это он ответил строго:

— Для вас, мадемуазель, я — посланец судьбы. А судьба “выскакивает” откуда ей заблагорассудится, подчас из очень странных мест.

Вот когда она к нему, наконец, развернулась всем телом. И посмотрела уже не с презрением, а недоуменно и даже, почудилось Скорику, с некоей надеждой. Повторила:

— Посланец судьбы?

— Что, не похож?

Она двинулась ему навстречу, снизу вверх посмотрела в его лицо.

— Не знаю… Может, и похож.

Сенька закряхтел — больно плохо они стояли: высокий господин Неймлес совсем её загородил, да и самого было видать только со спины.

— Отлично, — сказал он. — Тогда буду говорить поэтично, как и подобает посланнику судьбы. Сударыня, над той частью Москвы, где мы с вами сейчас находимся, сгустилось облако зла. Оно то и дело проливается на землю кровавым д-дождём. Эту железную тучу не уносит ветром, её будто удерживает здесь некий магнит. И я подозреваю, что этот магнит — вы.

— Я?! — смятенно воскликнула Смерть и шагнула в сторону. Вот теперь её было видно хорошо. Лицо у ней сделалось растерянное, совсем не такое, как обычно.

Эраст Петрович тоже переместился, будто желал быть от неё на расстоянии.