Летающий слон

– Ну хорошо, хорошо… Но только на минутку и ничего такого.

– Только поцеловать! Только поцеловать! – засуетился Степкин и с хитрым видом кивнул на дверь в соседнюю комнату. – Вон там, ладно?

Потянул за собой не всерьез упирающуюся красотку.

Зепп оглянулся, убедился, что штакетник надежно укрывает его со стороны улицы, и тоже переместился – к следующему окну. Здесь подглядывать немножко мешал горшок с геранью, но все равно было видно.

Разумеется, соседняя комната оказалась спальней. С грудой подушек и подушечек на пышной кровати, украшенной металлическими шарами. С вышитыми половичками. С обрамленной бумажными розочками картинкой: Дева Мария и Младенец.

– Сумасшедший, ты сумасшедший. – Хозяйка дала сопящему ухажеру усадить ее на кровать. – Что с тобой поделаешь? – Она очаровательно картавила на букве «л». – Ладно. Подожди…

Чаровница скользнула за матерчатую ширму с изображением Фудзиямы и зашелестела одеждой. Зауряд-прапорщик тоже стал разоблачаться. Под гимнастеркой на груди у него висела большая ладанка на суконном шнурке. Механик снял ее и, прошлепав к двери, повесил на гвоздик, вколоченный в косяк. Было ясно, что этот загадочный ритуал он исполняет не впервые.

Из-за ширмы тем временем выплыла роскошная пани Зося, в невесомом розовом неглиже напоминающая кремовый торт, и села на ложе. Вынимая из пышных волос заколки, спросила:

– Что у тебя в этом мешочке? Почему ты всегда его снимаешь?

– Скляночка со священным елеем. С Гроба Господня. В самом Иерусалиме купил. – Степкин благоговейно приложился к ладанке губами. – Она всегда со мной. Сколько раз жизнь спасала.

Пани Зося попросила:

– Покажи.

Он достал стеклянный пузырек, наполненный желтоватой жидкостью, и тут же спрятал обратно.

– Вообще-то я ее никогда не достаю. Грех.

– Правильно, – одобрила кельнерша и благочестиво перекрестилась слева направо. – Я тоже прикрою Матку Бозку.

Задернула перед образом шторки, и вся жеманность сразу словно испарилась.

– Только быстро, – деловито сказала Зося. – Раз-два. В четыре придет портниха подшивать свадебное платье.

Механика подгонять было не нужно. Он ринулся на кровать, будто на штурм Берлина (это капитан фон Теофельс так подумал).

– Милая… Милая… О, о… Да… Любимая… – доносилось с ложа страсти.

Зепп наблюдал за соитием хоть и внимательно, но безо всякого чувственного волнения. В голове разведчика бродили философские мысли.

Как, в сущности, глупо и некрасиво выглядит высший миг человеческого бытия. Будто переплелись толстые розовые черви и всё чего-то шевелятся, дергаются – никак не могут удобно устроиться. Однако именно ради этой судорожной возни мы и рождаемся на свет: чтоб потереться друг о друга и произвести на свет потомство. Добро б еще, это доставляло всем участникам удовольствие, а то самка вон позевывает и поверх плеча своего самца смотрит на часики.

Гауптман и сам не понимал, чего ради подсматривает. Только время теряет. Но уходить не уходил, не мог найти своему поведению рационального объяснения и оттого все больше злился.

Наконец совсем на себя рассердился. Оторвался от окна, перескочил через ограду и побрел на квартиру, понурый и несчастный, уже не думая о горе-любовнике и его дебелой невесте.

До смотра остается два дня, а ничего еще не сделано.

Вся надежда на Тимо.

Пока господин подглядывал…

Пока господин бессовестно подглядывал за влюбленными, слуга занимался делом гораздо более почтенным – размышлял.

Тимо, прежде чем приступить к делу, всегда долго-долго думал. Чем дольше мозгуешь, тем меньше работаешь. Так говаривал покойник отец, старый Тимо Грубер (старших сыновей у них в роду всегда называли этим именем).

Папаша был кладезем всяческих мудростей. Из его высказываний Тимо крепче всего усвоил вот какое.

У евреев, древнего и умного народа, считается, что жене после смерти достается половина святости, заработанной мужем. Поэтому если женщина заботится о своей душе, то должна печься не о мелком бабьем интересе, а во всем помогать супругу.

Такова и главная заповедь настоящего слуги. Это самая важная и благородная профессия на свете. Служи честно, с полной отдачей, не отлынивай и не трусь. Смотри на служение как на долг, призвание и спасение. А уж Бог тебе за это воздаст той же мерой, что твоему господину.

Старик умел говорить – заслушаешься. Не то что Тимо-младший, которому цеплять слово к слову было трудней, чем совать нитку в иголку.