Концерт для колобка с оркестром

Кристина и Томочка тоже весьма оживились, увидев мои находки.

– Ну, класс, – завопила девочка, – через секунду загорится.

Все начали суетиться. Тамарочка быстро помешала тесто и пошла к шкафчику, чтобы достать масло, Кристина ринулась за сковородкой.

– Пожалуй, не надо мне картошки, – кричала она, – оладушки поем, со сметаной!

Я щедро облила наколотые чурочки жидкостью, поставила бутылку на стол и спросила:

– Где спички?

Никитос, решив принять посильное участие в процессе разжигания огня, быстро мял газету. Кристина отняла у брата скомканную бумагу, запихнула ее в печь.

– Ну где же спички? – продолжала вопрошать я, оглядывая кухоньку. – Куда подевались?

– Эй, девки, – донесся с порога мужской голос, – помните, что вы мне стакан должны?

Я обернулась. Не слишком трезвый Семеныч, пошатываясь, приближался к столу.

– С какой стати угощать тебя водкой? – возмутилась я.

– Так вы мне должны, со вчерашнего, за утюг!

– Мы ничего не гладили.

– Ну, за кипятильник!

– Уже расплатились давно, ступай себе.

– Во, я попутал, о плите речь, – затряс головой Семеныч.

– Иди отсюда, – обозлилась я, – ступай вон.

Водки нет. Впрочем, будь ее хоть бочка, все равно не дала бы!

– Ну жадобина! – изумился Семеныч. – Вон же стоит бутылевич початый! Хоть глотнуть позволь.

С этими словами пьянчуга шагнул к столу.

– Не смей, это не для питья, – закричала я.

Но алкоголик уже схватил средство для разжигания костров. Я кинулась к болвану с целью отнять у него смертельно опасное средство. Но не успела, дальнейшие события напоминали кошмар.

– Нашла спички, – взвизгнула Кристина, тряся коробком.

– Самогоночка, – любовно произнес Семеныч, поднося ко рту бутылку, – первачок, мутненький, желтый, а запах! Прям с ног сшибает!

– Оладушки, – дискантом вел Никитос.

– Сейчас! – завопила Кристя и швырнула спичку на дрова. – Печка, зажгись!

Семеныч сделал огромный глоток, глаза его начали медленно выкатываться из орбит, волосы на голове вздыбились. Похоже, средство для костров подействовало на пьянчужку не хуже электрического тока.

Я застыла на месте, судорожно соображая, как теперь спасти дурака от смерти. Влить в него срочно литра три воды с марганцовкой? Дать раствор соли, чтобы очистить желудок? Но тут мои раздумья нарушил резкий, громкий звук. Бах!

Из плиты вырвалось черное облако, на секунду показалось яркое пламя, потом кастрюля с тестом поднялась в воздух и понеслась прямо на Семеныча.

Не успела я понять, что происходит, как эмалированная емкость со всего размаха стукнула Семеныча по лбу. Алкоголик всхрапнул и рухнул на пол, на секунду взметнув вверх две ноги. Я, зажав рот руками, с ужасом наблюдала за происходящим.

Кастрюля упала около порога, жидкое тесто поползло на пол.

В печи что-то загудело и опять послышалось: бабах! Снова вырвались клубы то ли дыма, то ли сажи.

Со стены с оглушительным звоном свалилась полка, на которой стояла посуда.

Ба-бах! С потолка упал абажур. Ба-бах! В разные стороны полетели пакеты с луком и крупой, стоявшие возле печки. Поняв, что от избы сейчас камня на камне не останется, я, схватив в охапку Никитоса, рванула на улицу. За мной, толкая перед собой Кристю, вынеслась Томочка.

Ба-бах! Из окна кухни вылетело стекло и мелкими осколками осыпалось на грядки.

Потом неожиданно установилась тишина.

– Чего случилось? – поинтересовался Альфред, перевешиваясь через забор. – Я только заснул.

– Похоже, ты постоянно дрыхнешь, – огрызнулась я и затряслась, словно голая мексиканская собачка, на которую идиоты-хозяева забыли надеть в двадцатиградусный мороз попонку.

– Мы оладьи жарим, – дрожащим голосом объяснила Томочка.

– Похоже, они у вас с начинкой из взрывчатки, – кашлянул Фредька, – ну и воняет, керосином вроде несет!

Ба-бах! Мы с Томочкой мигом шлепнулись в грядки, не забыв уложить рядом детей. Ба-бах! Ба-бах!

– С ума сошел! – заорал Альфред. – Откуда ты выполз!

Я осторожно повернула голову. В двух шагах от нашей избы стоял дед, одетый самым невероятным образом. На нем была рваная телогрейка, из многочисленных дыр которой торчали куски гнилой ваты, темно-зеленые, выцветшие штаны и черные, пыльные, местами потрескавшиеся сапоги. Над макушкой дедка ореолом стояли длинные, седые, спутанные волосы, подбородок украшала лопатообразная серая борода. Чем-то крестьянин напоминал великого русского писателя Льва Толстого. Может, сходство с отлученным от церкви литератором дедуле придавало фанатичное, безумное выражение блеклых глаз? В одной руке дедок сжимал древнюю винтовку.