Город принял

— Где? — с разбегу крикнул Одинцов.

— Милиция? — осведомился фельдшер, хотя это уже и так ясно. — Прэлестно… Ну-ка, пошли… — Он пригласил всех широким жестом в квартиру. — Что у вас?

Я-то уже начал осознавать ситуацию, а Одинцов ошарашенно выдавил из себя:

— Вы милицию вызывали?

Фельдшер саркастически хмыкнул:

— И «скорую» тоже… Ложный вызов. Ничего не случилось.

— Кто вызывал? — спросил я для порядка.

Хозяин квартиры широко развел руки:

— П-понятия не имею… Хулиганство к-какое…

— Кто еще здесь проживает? — поинтересовался я.

— М-моя семья… б-больше н-никого… — растерянно лепетал хозяин и большим носовым платком отирал вспотевшую лысину. Он был в рубашке, галстуке с растянутым узлом и черных сатиновых нарукавниках.

— Ясно… ясно… — неуверенно промямлил Одинцов.

— Ничего вам не ясно! — взорвался фельдшер. — Сколько нам такие вот голову морочат! Теперь вы покрутитесь! — и красноречивым жестом указал врачу, полной пожилой женщине, на выход.

— Покрутимся… покрутимся… — повторил я за ним механически и вдруг ощутил в себе злобную решимость довести дело до конца. — Слушайте, доктор! — крикнул я вслед фельдшеру. — Скомандуйте на подстанции сохранить магнитофонную запись вызова! Мы его…

Но закончить обещание мне не удалось. Раздался громовой топот на лестнице: в проем двери ввалились двое пожарных, в касках, с рацией, противодымных очках, и все присутствующие, кроме лысого мужчины и меня, невольно стали улыбаться. На лицах пожарных в первый момент тоже плавало недоумение, потом один из них, пожилой, поопытнее, хмуро сказал:

— Ложный… — и устало махнул рукой.

А лицо второго пожарного — юного, еще безусого — выражало такое безмерное удивление, что даже мне стало смешно.

И тогда лысый мужчина, глядя мне прямо в глаза, спросил тихо:

— Вы смеетесь?… Вам это кажется смешным?…

— Да! Да! Мне это кажется смешным! — крикнул я и, повернувшись к остальным, скомандовал: — Все! Друзья, представление окончено! Все по своим делам!..

Хозяин, суетливо потирая руки, которые от нарукавников казались неестественно толстыми и короткими, спросил:

— Пройдете в комнату?

За столом сидела заплаканная женщина и смазливая черненькая девица.

— Расскажите, пожалуйста, что вы об этом думаете, — предложил я хозяину. — Кстати, как ваша фамилия?

— Селиванов… Евгений Михайлович… — растерянно сказал хозяин. — А это жена моя… Мария Федоровна… и дочь… Вера…

Он очень волновался, ерзал, сильно потел, он двоился, четверился, множился у меня на глазах, как плохо отфокусированное изображение в телевизоре. При этом он буквально истекал крупными каплями пота, я боялся, как бы он вовсе не истаял, превратившись в призрак, от которого останутся на столе лишь черные сатиновые нарукавники.

Он мне почему-то был очень симпатичен из-за этих нарукавников — их ведь никто теперь и не носит, совсем затюкали, засмеяли, зашутили их. Они вроде и не нужны никому — все живут хорошо, рукавов не жалко.

А ему нужны — в углу стоял освещенный перевернутой настольной лампой чертежный станок, кульман, с недоконченным листом. Пузырек с тушью открыт, сохнет чернота в рейсфедере. Это в первом часу ночи-то.

Взрослая дочь, много расходов. Сапоги замшевые нужны — значит, пока нарукавники…

— Евгений Михайлович, а телефон у вас есть?

— В коридоре… с него, собственно… все началось.

— Ну-ну, рассказывайте… — поторопил я его.

— Кто-то повадился звонить… и днем, как говорится… и ночью. Позвонят — и молчат, дышат в трубку, и все…

— Когда?

— Да несколько дней уже… А сегодня — просто непрерывно…

— Вы кого-нибудь подозреваете?

На лысине Селиванова вновь сверкнули гроздья прозрачных капель, он молча пожал плечами, и, невольно копируя его, такой же жест сделала Мария Федоровна. Я быстро посмотрел на Веру, которая сидела понурившись:

— А вы?

В коридоре раздался резкий телефонный звонок. Вера невольно вздрогнула.

— Подойдите! Быстренько! Но трубку первая не кладите…

Вера вышла в коридор, за ней я и ее родители, которые с большим интересом, словно на невидаль какую, смотрели на собственный телефон. Вера взяла трубку, сказала тихо:

— Алло… алло… — повернулась ко мне, собираясь сказать что-то. Но я торопливо прижал палец к губам, запрещая ей обращаться ко мне, и показал жестом, чтобы она продолжала вопросы по телефону. — Алло… алло… — тихо повторяла она.