Я, следователь…

В Булдури было только одно вечернее кафе — маленькое, уютное. В ожидании выхода певицы мы танцевали под негромкие звуки модного в том сезоне шлягера. Наклонившись к Элге, я сказал:

— Если Ванда поет здесь, то ее спутник может оказаться рядом…

Элга подняла на меня глаза:

— Но он же вас не знает?

— Зато он знает вас. Поэтому упаси бог показать, что вы его заметили.

— А как же?

— Из автомата в гардеробе позвоните Круминю: он все время на месте. Пусть выезжает.

— Понятно, — кивнула Элга.

Я протянул ей ключ:

— Ко мне в этом случае не возвращайтесь, ждите в машине…

— Но…

— Без «но», Элга. Мы на работе.

Элга пожала плечами и сразу же, будто забыв обо всем на свете, упоенно отдалась танцу. А на эстраде появилась певица — высокая, гибкая, красивая, немолодая. Ее низкий, чуть хрипловатый голос сразу же вплелся в причудливую ткань мелодии.

Я нетерпеливо сжал ладонь Элги, указал глазами на певицу.

— А-а, эта… — Элга улыбнулась, покачала головой. — Ванда моложе… — и продолжала, полузакрыв глаза, танцевать с видимым удовольствием.

Я посмотрел на часы.

— Имейте совесть, — засмеялась Элга. — Уходить во время танца неконспиративно!

Я принужденно улыбнулся и стал рассказывать Элге заранее приготовленную забавную историю о том, как один вор сделал подкоп под магазин, влез туда, и узкий земляной лаз вдруг обвалился и он, испугавшись до чертиков, стал звать на помощь сторожа: «Спасите, засыпался!» И думал все время об этом Косове, купившем ворованную «Волгу» и что-то у меня в мозгу не контачило, цепь не замыкалась, что-то не срабатывало.

Элга спросила:

— Вы женаты?

— Да, — сказал я хмуро и почему-то добавил. — Но жена хочет меня бросить.

— Шутите, — засмеялась Элга. — Вы очень забавный человек…

— В том-то и дело, — покачал я головой. — Клоун дома и злодей на службе.

— А вы давно женаты?

— Давно. Восемь лет.

— Ну, тогда все ваши ссоры — пустяки! — уверенно сказала Элга.

— Разве? — удивился я.

— Люди расходятся после первого года жизни и после семи лет. А кто уже перевалил — те живут. Это точно.

Я пожал плечами:

— Может быть, не знаю. А вы-то откуда это взяли?

— Знаю, и все. Так оно и есть…

Я посмотрела на нее и снова подумал, что она красивая девушка. А она вдруг сказала:

— Вы хорошо танцуете.

— Да? Это единственная штука, которой я прилежно учился в школе милиции.

— А там и этому учат?

— Да-а… Там учат многому.

Мы вышли на улицу. Снег уже весь растаял, только грязь хлюпала под ногами и моросил мелкий дождь. Сегодня надо было побывать еще в шести кафе. Рядом с нашей «Волгой» на стоянке стояла точно такого же цвета машина. Я еще присматривался к номеру, отыскивая нашу. И тут в мозгу ослепительно, как магний, полыхнуло: ведь номер «Волги», украденной у Рабаева, — ГХ 34–52. А Косов купил машину ГФ 89–35?..

ТЕЛЕГРАММА

Госавтоинспекции гор. Тбилиси

Прошу проверить судьбу автомашины госзнак ГФ 89–35 тчк Результаты сообщите Рижскую гормилицию тчк

Следователь

Лист дела 59

И на следующий вечер мы ездили по всем кафе Юрмалы и искали Ванду. У меня был с собой длинный список этих кафе, составленный Круминем, и я по очереди вычеркивал из него те, где мы побывали.

Когда мы ехали в Дзинтари, Элга сказала:

— А вы не хотите написать своей жене письмо? Знаете, такое, чтобы за душу брало…

Я усмехнулся и покачал головой:

— Я так не умею. Чтобы за душу брало. Да и вообще словами ничего тут не скажешь.

— А вы считаете, что она не права?

— Нет. Права.

— Значит, вы сами виноваты?

— Нет. В жизни, Элга, все сложнее.

— Ненавижу, когда говорят эти мерзкие взрослые слова «все сложнее», «не поле перейти», «ты этого не поймешь»…

Я засмеялся:

— А что делать? Действительно, все гораздо сложнее. Я вам постараюсь объяснить это, хотя не уверен, что получится. Моя жена — врач-онколог. Как-то я прочитал ее научную статью и нашел там такие фразы: «выживаемость облученных больных», «полупериод жизни пациентов» и всякую другую подобную петрушку. Жизнь и смерть в клинике — это в первую очередь работа. Научный поиск, победы, неудачи, методики лечения, диагностика — там все, чтобы через смерть утвердить жизнь. И приходят к ним тяжелобольные, зачастую обреченные люди, которые если не в клинике, то у себя дома все равно умрут. Поэтому там и смерть не такая бессмысленно-жестокая, не такая трагичная и нелепая, как та смерть, с которой приходится встречаться мне. Ведь у них и смерть когда-нибудь даст жизнь многим. А моя работа никого к жизни не вернет. Я только обязан не допустить новую смерть.