Телеграмма с того света

— Не знаю, не спрашивала я ее. Так ведь не без глаз она, видит это сокровище. Я и так скрипя сердцем соглашаюсь на их свидания.

— А чем же вам так не нравятся их встречи?

— А тем, что незачем это! Не хочу, чтобы девчонка выросла небесной козой. Скрипя сердцем дозволяю.

Она так и говорила — «скрипя сердцем». Она правильно говорила — я слышал пронзительный душе раздирающий скрип этого ожесточенного сердца. Оно не было смазано ни одним добрым чувством.

— А где сейчас Настя?

— На танцы убежала. У них это быстро: с понтом под зонтом и помчались на танцульки, а зачем она вам?

— Хотел познакомиться, поговорить, спросить.

— О чем?

— О многом. Например, жалко ей Коростылева?

— А я вам за нее отвечу — ей жалко. Так себе и пометьте, где это нужно. Очень жалко. Вообще всех жалко, а себя — особенно.

15

Перегородив дорогу между домами Кольяныча и учительницы Нади Воронцовой, стоял «Запорожец». На крышу маленькой трескучей машинки облокотился высокий красивый парень в спортивном костюме с яркими эмблемами «Адидас». Уперев руки в боки, с ним разговаривала Надина мать. Пока я ставил на обочину автомобиль и вылезал из кабины, не было слышно из-за шума мотора их голосов, но я видел, что говорит она с парнем сердито, а потом весело смеется. Я направился к ним, но парень в это время махнул рукой, распахнул дверцу, лихо нырнул в тесное гнездо за рулем, «Запорожец» пулеметно резко затрещал и помчался вниз по скату дороги.

— Чего сердитесь, Евдокия Романовна? — спросил я Дусю. Она утерла лицо кончиком платка, сказала с досадой и злостью:

— Ну и люди стали — ни стыда, ни совести! Сраму не знают. Ведь сказано было сто раз: «Не ходи ты к нам, не хочет тебя Надя видеть», а все прется, ничем его не проймешь! Слов людских не понимает, ржет как жеребец и все тут.

— А кто это, Евдокия Романовна?

— Да ну его! Говорить о нем неохота, Петька Есаков, дармоед и пустопляс! Второй год ходит за Надей. Она его на порог пускать не хочет, а он все надоедничает: «Будешь все равно моей женой».

Я заметил осторожно:

— Парень-то он красивый, видный.

— А что толку! Пустобрех, бездельник. Срамота, а не мужик — и от досады она сплюнула. — Это ведь надо: молодой парень к Клавке Салтыковой на ночную смену работать ходит! Нахлебник!

— А днем-то он что делает?

— Что делает! — от негодования Дуся всплеснула руками. — Физкультурник он. Здоровый мужик руками-ногами дрыгает. Да правда, за работу и зарплату такую получает — сорок рублей. Это же ведь надо: взрослый молодой парень сорок рублей получает!

— А где он сорок рублей получает? — спросил я.

— Тренирует при школе футбольную команду. Ему предлагали разные места, но он не хочет. Сейчас, говорит, ценность основная — свобода, а не рублишки. Ну ясно, рублишки не ценность, если ему Клавка дает сколько хочет. Вон, купила своему обормоту автомобиль. Не бог весть какой, маленький, таратаистый, а все ж таки ездит.

Я присел на лавочку у забора, закурил сигарету и спросил с интересом:

— А что — Наде он совсем не нравится?

Дуся от возмущения подалась вся ко мне:

— Да что же вы такое говорите? Как же Наде он может нравиться? Надя девушка серьезная, а этот — тунеядец, оболтус, бездельник. Я ему говорю давеча: «Как же ты можешь жить-то на сорок рублей?», а он регочет: я, говорит, бережливо живу…

Дуся печально покачала головой.

— Сбился с панталыку парень. Его несколько лет назад Николай Иванович, царствие ему небесное, выгнал из школы. Он ведь раньше учителем физкультуры там был.

— А за что выгнал?

— Парнишку он какого-то поколотил. Ну, а для Николая Ивановича такие вещи были как нож вострый. Выгнал его из школы, сказал: «Тебя к детям на версту подпускать нельзя». Ну, и подобрала его Клавка Салтыкова. Тоже баба срамная. Дочка — невеста скоро, муж — приличный человек, здесь же, в городе, живет, а она валандается с парнем на десять лет ее моложе. Ничего не стыдится, никого не боится, для нее людская молва — тьфу…

Дуся прервала на миг свое гневное повествование, посмотрела на меня и неожиданно спросила:

— А вы сегодня ели чего-нибудь?

— Сегодня? — стал вспоминать я. — Честно говоря, не помню, да и не хочу.

— Нельзя так, — уверенно заявила Дуся. — Идемте, я вас угощу диковинкой. Вы, наверное, в Москве и забыли, что это такое.

Я взглянул на часы — половина десятого. Солнце заходило в конце улицы, как запрещающий автодорожный знак — желтый диск с раскаленными алыми краями.