Высокое напряжение

Наконец там что-то затрещало, как сминаемый целлофан, и искаженный расстоянием голос бросил отрывистое “да”.

– Алябьев беспокоит, – коротко представился Виктор Павлович. – Звоню, как договорились. Объект готов к сдаче. – Он немного послушал, машинально кивая, и со сдерживаемым раздражением сказал:

– Да, да, я же говорю, все готово. Кто, я? Я в порядке. И вовсе я не ору. Слышимость плохая, вот и все.

В это время Андрей потянул на себя рукоятку рубильника. Раздался знакомый клацающий звук, и электрическое гудение, от которого волосы на голове Алябьева, казалось, вставали дыбом, разом смолкло. Голос в трубке сразу же сделался четче. Виктор Павлович бросил на Андрея полный искренней признательности взгляд, принял более свободную позу, привалившись широким задом к краю стола, и переложил трубку в другую руку.

– Да, – сказал он, – все, как договорились. Ну, так ясное же дело! Сколько? А вот за это спасибо! Нет правда, спасибо. Буду должен, да. Ага… Что? – Он вдруг подобрался и снова переложил трубку в другую Руку, словно та вдруг начала жечь ему ладонь. Его взгляд против воли метнулся в сторону Андрея, скользнул по его бесстрастному лицу и начал бесцельно блуждать по стенам. – Зачем это? Не понимаю… – Он замолчал, вслушиваясь в то, что говорил голос из миниатюрного черного наушника. Брови его при этом непрерывно шевелились, сползаясь к переносице, пока не слились в одну ломаную линию, выражавшую крайнюю степень неудовольствия и даже тревоги. – Ну да, да, конечно, не мое, – сказал он, беря тоном ниже. – Как это у работяг говорится: “Я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак…” А только… Ну да, конечно. Виноват. Сморозил. Даю.

Он протянул трубку Андрею и, пожав плечами, удивленно сказал:

– Тебя.

Водитель взял трубку, которая почти целиком утонула в его лопатообразной ладони, и приложил ее к раздавленному в какой-то давней потасовке уху. Виктору Павловичу, в свое время не раз выходившему на борцовский ковер, уже приходилось видеть такие уши. У многих старых борцов были такие, а еще у боксеров и вообще у тех людей, которым в жизни приходилось часто получать по морде и давать сдачи.

– Слушаю, – сказал Андрей.

Виктор Павлович с безразличным видом отвернулся к окну, но не утерпел – снова обернулся и стал наблюдать за тем, как Андрей слушает, борясь с растущей где-то в глубине души тревогой. Что это еще за фокусы? Что у них за дела, о которых ему, прорабу Алябьеву, ключевой фигуре всей операции, не полагается знать? И не ошибался ли он все это время, полагая себя ключевой фигурой?

Впрочем, пытаться прочесть что бы то ни было по лицу Андрея было абсолютно безнадежной затеей – оно оставалось неподвижным и непроницаемым, как кирпичная стена. После “слушаю” он сказал только “да” в самом конце разговора, после чего сложил трубку, убрал антенну и вернул телефон Виктору Павловичу.

– Ну, – сказал Виктор Павлович, стараясь говорить легко и безразлично и понимая, что толку все равно не будет никакого – хоть смейся, хоть кричи, хоть бейся головой о стену: не скажет ничего проклятый костолом, нипочем не скажет, – как поговорили?

– Нормально, – как и ожидал Алябьев, ответил водитель. – Без базара.

– Ловко у вас получилось, – подавив вздох разочарования, сказал Виктор Павлович. – С одной стороны, поговорили, побазарили то есть, а с другой, оказывается, обошлось без базара. Что он хоть сказал-то?

Задав этот далеко не праздный, но от этого не менее неуместный вопрос, он слегка поджался, почти уверенный, что вот сейчас Андрей вслед за всемогущим руководством резанет ему прямо в глаза: не твое, мол, дело, и не суй свой нос, куда не ведено, – но водитель, вопреки его ожиданиям, не стал хамить, а только слегка виновато развел руками и с неловкой интонацией ответил:

– Так ведь что он скажет? Сами понимаете, Палыч: начальство – оно и есть начальство. Вечно у них все не как у людей, по семь пятниц на неделе, а то и по восемь. Сами не знают, чего хотят, а мы тут отдувайся.

Говоря, он подошел к столу, взял с него бинокль и, продолжая смущенно улыбаться, словно и впрямь чувствовал себя виноватым перед своим временным начальником, убрал дорогостоящую импортную оптику в сумку.

Видя это смущение, Виктор Павлович решил еще немного надавить: смущение смущением, но все эти секреты ему активно не нравились. И потом, несмотря на смущение и звучавшие в голосе извиняющиеся нотки, этот мордоворот ухитрился-таки ничего ему не сказать, то есть, иными словами, послал подальше так же откровенно, как если бы просто обложил Виктора Павловича матом.