Меня отшатнуло назад, в ту же минуту из горла вырвался легкий вскрик. Сбоку громоздился гроб, огромная, полированная шикарная домовина.
Монахиня зашевелилась, я опрометью бросилась назад, налетела на скамейку, длинную, с резной крышкой, сиденье прикрывала потертая бархатная накидка. Долго не раздумывая, я юркнула под скамью, распласталась на полу и тут же пожалела о совершенном поступке, ледяной холод пробрал тело до костей.
– Спишь? – послышался вдруг голос Устиньи.
– Сморило, матушка, – смиренно прозвучало в ответ.
– Экая ты, хорошо я вошла первой, а кабы настоятельница?
– Уж не гневайтесь, – всхлипнула провинившаяся.
– Просто я объясняю, – слишком ласково продолжила Устинья, – уму-разуму учу. Тебе честь оказали, а что получилось? Ладно ли? Или ты за ужином слишком много откушала?
– Грешна, матушка.
– Да уж, известно про твое чревоугодие, тешишь плоть! О душе беспокоиться надобно. Ступай, я сама почитаю.
– Не гневайтесь!
– Иди себе.
– Не гневайтесь!!!
– Не вздорничай, – возмутилась Устинья, – совсем, похоже, разум затмило, виданное ли дело криком беседовать!
– Не прогоняйте!
– Я и не собиралась.
– Так мне остаться?
– Ступай отдохни.
– Матушка! Простите! Пожалуйста!!!
Послышался удар, потом щелчок и всхлипыванье.
– А ну встань, – ровным голосом приказала Устинья, – чего передо мной поклоны бьешь?
– Спасите!
– Не кликушествуй, – вздохнула Устинья, – сказано, иди поспи, потом помогать станешь. Сама почитаю. Бессонницею маюсь и сюда пришла не проверять, как ты бдение стоишь, а подменить. Подумалось ненароком, что сестра Анна небось уж голосом ослабла, дай, думаю, схожу, отпущу голову преклонить, мне ж все равно сна не видать.
– Матушка!
– Иди, иди.
– Матушка!
– Вот, право, забота, – сердито заявила Устинья, – другая б радовалась, спасибо сказала бы.
– Ой, ой, ой, ой.
– Накось, прими, конфетка вот есть, постный сахар, полакомись и на боковую.
– Матушка! Родная! Заботница!
– Уйдешь ты наконец, докука?!
Послышался шорох, потом следом шелест страниц, и Устинья забубнила нечто малопонятное, монотонное…
– Одна? – послышался незнакомый высокий голос. – А сестра Анна куда подевалась?
Устинья хмыкнула.
– Она, матушка, вновь за ужином обкушалась, напихалась кашей и уснула. Ажно[5] заорала, когда я ее окликнула, отпустила неразумную спать.
– Отлично. Ну что, начнем, помолясь?
– Ох, боязно, мать Епифания.
– Ну ничего, ведь знаем зачем.
– Может, и так, только вдруг не получится?
– Всегда с рук сходило, а сегодня нет?
– Так по времени же!
– Службу затянуть можно.
– Оно верно.
– Хор споет благолепно, Феофания постарается.
– И то правда, – согласилась Устинья, – гипнотический голос, дан же ей талант.
– Всякому свое умение, – отрезала настоятельница, – каждому по кресту. Ладно, не о чем судачить, пошли.
И тут мои глаза наткнулись на довольно большую дырку в бархатном покрывале. Я приникла к ней и стала наблюдать за «христовыми невестами».
Глава 30
Скамья, служащая мне убежищем, стояла у стены, в огромном зале не было никакой мебели, кроме гроба, если, конечно, его можно так назвать. Мне было великолепно видно подставку, на которой громоздилось последнее пристанище умершего, низенькую кафедру и две одетые в черное фигуры: одну плотную, крепкую, не слишком высокую и вторую – полную ей противоположность. Настоятельница оказалась сухопарой, длинной, похожей на жердь.
Епифания раскрыла небольшой, принесенный с собой мешочек, на свет явились пузырьки и одноразовые шприцы.
– Надобно костюм расстегнуть и рубашку, – велела настоятельница.
– Ох, боязно, – перекрестилась Устинья.
– Не блажи, – сурово сказала Епифания.
– Прости, матушка, – повинилась Устинья, но не сдвинулась с места.
– Устя, – вдруг очень ласково вымолвила Епифания, – мы с тобой сколько вместе?
– Так, почитай, всю жизнь, – вздохнула монахиня, – сами разве не помните? С сирот в обители. Я себя без вас не помню.
Настоятельница обняла Устинью за плечи.
– И я без тебя не жила, бок о бок идем, одному делу служим. Ничего нового делать не требуется, за лекарство волноваться нет причины, сколько раз применяли, всегда срабатывало.
– А вдруг именно сегодня застопорится? – прошептала Устинья. – Что тогда? Мы с вами под судом окажемся.