Если б за окном светило солнце, возможно, наступило бы облегчение. Но грязный ноябрьский рассвет был еще хуже ночной тьмы, а от неудобной позы затекло всё тело. Элиза чувствовала себя нечистой, нездоровой и старой. Со страхом оглядела она комнату. Проступающие сквозь полумрак контуры предметов испугали ее. На стене мерцало большое зеркало, но заглянуть в него Элиза ни за что бы сейчас не решилась. Реальный мир давил на нее со всех сторон, он был угрожающ и непредсказуем, она не понимала развития его фабулы и не смела предположить, какою станет развязка.
Вскочив, она принялась бесцельно метаться по комнатам. Прочь отсюда, прочь! Но куда?
Туда, где всё знакомо и предсказуемо. В театр! Его стены подобны неприступной крепости. В нее нет доступа ни посторонним, ни реальной жизни с ее опасностями. Там она будет в своем царстве, где все знакомо и понятно, ничто не страшно.
После гибели несчастного Лимбаха для Элизы устроили новую уборную, в противоположном конце коридора, очень светлую и нарядную — Ной Ноевич распорядился. Нестерпимо захотелось сию же секунду выбежать из жуткого, насквозь чужого номера, пересечь площадь и оказаться там, среди афиш и фотографий, напоминающих о былых триумфах. О том, что Элиза Луантэн действительно существует.
Лишь привычка к дисциплине во всем, что касается внешности и одежды, помешала ей немедленно сорваться с места. С небывалой поспешностью — за какой-то час — Элиза привела себя в порядок, переоделась, надушилась, уложила волосы в тугую прическу. Это до некоторой степени ее укрепило. В зеркале она, во всяком случае, отражалась. Ну бледна, глаза запали, но в сочетании с темно-синим бархатом и широкополой шляпой эта болезненность выглядела даже интересной.
Когда она шла по улице, мужчины оглядывались. Элиза понемногу начинала успокаиваться. Попала в гулкое фойе театра — вздохнула с облегчением. До репетиции оставалось больше полутора часов. К одиннадцати она придет в форму. А дальше… Но о том, что будет дальше, она себе думать не позволила.
Ах, как хорошо в театре, когда он пуст! Сумрак не пугает, шорох шагов — и тот отраден.
Еще она очень любила темный, безлюдный зрительный зал. Это обширное пространство без актеров безжизненно; оно покорно и терпеливо ждет, когда Элиза наполнит его своим светом.
Она приоткрыла дверь — и остановилась. Вдали, под сценой, на режиссерском столике горела лампа. Кто-то стоящий спиной резко обернулся на скрип. Силуэт был высок, широкоплеч.
— Кто это? — с испугом вскричала Элиза.
— Фандорин.
«Вот что за сила потянула меня сюда! — пронзило Элизу. — Это судьба. Это спасение. Или окончательная гибель — теперь все равно».
Она быстро пошла вперед.
— Вы тоже ощутили зов? — с трепетом проговорила она. — Вас привел сюда инстинкт?
— Меня привела сюда химия.
В первый миг Элиза удивилась, потом поняла: это он о внутренней химии, химии сердец!
Только голос у Фандорина звучал не так, как следовало бы. Не взволнованно, а озабоченно. Приблизившись, Элиза увидела, что он держит в руках раскрытый журнал.
— С-смотрите. Этого вчера не было.
Она рассеянно взглянула на страницу с сегодняшним числом. Наверху размашисто написано: «До бенефиса четыре единицы. Готовьтесь!»
— Да, не было. Я ушла последней, после полуночи. — Элиза пожала плечами. — Но почему вас заботит эта затянувшаяся глупая шутка?
«Какие глубокие у него глаза, — думала она. — Вот бы он смотрел так на меня всегда».
Фандорин тихо сказал:
— Там, где убивают, не шутят.
ДО БЕНЕФИСА ДВЕ ЕДИНИЦЫ
Эти слова у Эраста Петровича вырвались сами — он еще не пришел в себя, так неожиданно она здесь появилась. Но Элиза, слава Богу, не расслышала. Переспросила:
— Что?
— Ничего. П-пустое…
И подумал: мне вредно смотреть на нее вблизи. Симптомы болезни усиливаются. Анализ-экстрактор он спрятал за спину, чтоб не вдаваться в объяснения. Хотя каким-то образом оправдать свое присутствие все-таки придется.
Что у нее за взгляд! Посмотри такими глазами любая другая женщина, можно было бы не сомневаться: любит всей душой. Но это актриса…
Единственный раз она проявила неподдельность чувств — когда упала в обморок при известии о гибели жениха. Острая боль пронзила в тот миг сердце Фандорина. Выходит, за миллионера Элиза собиралась не по расчету, а по любви?