Весь мир театр

После спектакля, во время банкета, она сделала себе подарок: обняла Эраста, поцеловала и, назвав «милым», тихо попросила прощения за случившееся. Он ничего не ответил, но в тот миг он любил ее — Элиза это почувствовала! Ее все любили! А вдохновенная речь о таинстве театра, которую она произнесла экспромтом, имела невероятный успех. Произвести впечатление на своего брата актера (особенно свою сестру актрису) — это чего-нибудь стоит!

Когда Шустров попросил ее выйти для «важного разговора», она сразу поняла: будет признаваться в любви. И пошла. Потому что хотела послушать, как он это проговорит — такой умный, взвешенный, сам Штерн перед ним хвостом виляет. Розу подарил, какую-то хитрую, технологически обработанную. Смешной!

Андрей Гордеевич ее удивил. Про чувства не говорил совсем. Едва вышли в коридор, сразу бухнул: «Выходите за меня. Не пожалеете». И смотрит своими никогда не улыбающимися глазами: мол, чего зря слова тратить, вопрос поставлен — пожалуйте ответ.

Но так просто она его, конечно, не выпустила.

— Вы в меня влюбились? — Улыбку в уголках рта слегка наметила, бровями вверх повела — чуть-чуть. Будто сейчас прыснет. — Вы? Как сказал бы Станиславский, «не верю»!

Шустров, будто на заседании правления или директората, принялся детализировать:

— По правде сказать, я не знаю, что имеют в виду, когда говорят про любовь. Вероятно, каждый вкладывает в это понятие свой смысл. Но хорошо, что вы спросили. Честность — непременное условие долгого, плодотворного сотрудничества, именуемого «браком». — Он вытер платком лоб. Очевидно, беседа о чувствах давалась миллионеру нелегко. — Я больше всего люблю дело, которым занимаюсь. Жизнь за него отдам. Вы мне нужны и как женщина, и как великая актриса. Вдвоем мы своротим горы. Отдам ли я за вас жизнь? Несомненно. Буду ли я вас любить, если вы перестанете представлять интерес для моего дела? Не знаю. Это я вам со всей честностью, потому что без честности…

— Вы про честность уже объяснили, — изо всех сил стараясь не расхохотаться, сказала она. — Когда дали формулировку брака.

Они шли по коридору артистического этажа, до ее уборной оставалось несколько шагов.

— Я вам не только себя предлагаю. — Шустров взял ее за руку, остановил. — Я положу к вашим ногам весь мир. Он будет наш — мой и ваш. Вас он будет любить, а я его буду доить.

— Как это «доить»? — она подумала, что ослышалась.

— Как корову, за вымя. А молоко станем пить вместе.

Они пошли дальше. Настроение Элизы вдруг изменилось. Ей уже не было смешно. И дразнить Шустрова тоже расхотелось.

«А что, если мне его Бог послал? — думала Элиза. — Чтобы спасти от страшного греха. Ведь я собираюсь из страха, из эгоизма рисковать жизнью влюбленного мальчика. Андрей Гордеевич — не зеленый юнец. Он сумеет защитить свою суженую».

Она повернула ручку двери и удивилась — комната была заперта.

— Должно быть, уборщик закрыл. Надо взять ключ со щита.

Терпеливо, по видимости совершенно спокойно миллионер ждал ответа.

— Есть одно осложнение, — не поднимая глаз, сказала Элиза, когда вернулась. — Формально я замужем.

— Знаю, мне докладывали. Муж, отставной гвардии ротмистр хан Альтаирский, не дает вам развод. — Шустров слегка двинул плечом. — Это проблема, но всякая проблема имеет решение. У очень трудной проблемы может быть очень дорогое решение, но оно есть всегда.

— Вы думаете от него откупиться?!

«А в самом деле? Чингиз-хан привык жить на широкую ногу, он любит роскошь… Нет, откажется. Злоба в нем сильнее алчности…»

Вслух она произнесла:

— У вас ничего не выйдет.

— Так не бывает, — уверенно отвечал он. — У меня всегда что-нибудь выходит. Обычно именно то, к чему я стремлюсь.

Элиза вспомнила слухи, ходившие в труппе: о том, как безжалостно и энергично шел этот купеческий сынок к огромному богатству. Наверняка он повидал всякое, преодолел множество преград и опасностей. Серьезный человек! Такой слов на ветер бросать не станет. Вот кому, наверное, можно рассказать о Чингиз-хане правду…

— Я займусь вопросом вашей юридической свободы, как только получу на это право — в качестве вашего жениха.

Он снова взял ее руку, поглядел, будто решая — поцеловать, не поцеловать. Не поцеловал — пожал.

— Мне нужно всё обдумать… Как следует, — слабым голосом молвила она.

— Естественно. Каждое важное решение нужно всесторонне взвешивать. Три недели на обдумывание вам хватит?