Херувим (Том 1)

— Ты такой мокрый, что даже на меня на текло, — с нервной усмешкой сообщила Наташа, — я почему-то сижу в луже. Ой, мамочки!

— Докторская-то колбаска хороша, — пропела сзади Пантелеевна, — смотри-ка, тут еще охотничьи сосиски есть, целая коробка. Это, что ли, из офицерского заказа? У нас в продмаге такой радости отродясь не бывало.

— Володя! — отчаянно крикнула Наташа. — Очень больно, не могу больше терпеть! Поехали скорей!

— Что, Наташа, где больно? — Володя от неожиданности уронил на пол кусок газеты с яичной скорлупой и резко развернулся.

— Везде… Спина, живот, все болит у меня, будто пополам режут, — простонала Наташа.

— Эй, ты чего, девка, ты это погоди, нельзя! — испуганно запричитала Пантелеевна. — Рано тебе, еще недели две, а то и больше.

В ответ Наташа страшно вскрикнула, потом задышала тяжело, часто, и наконец произнесла чужим, сдавленным голосом:

— Подо мной все мокро. Это не от дождя. Я знаю. Это воды отошли.

— Какие воды, Наташа? — шепотом спросил Володя. Он вдруг заметил, как за несколько минут ее лицо осунулось, заострилось, и ему показалось, что она бредит.

— Какие-какие, — подала голос фельдшерица, — околоплодные, вот какие. Черт бы побрал вас обоих, и зачем только я с вами связалась? Давай уж, ехай, может, успеем? Первые роды все-таки, часов пять у нас есть.

— Не могу я ехать! — крикнул Володя. — Домкрата у меня нет, поняла?!

— Ой, твою ма-ать! Ну и чего теперь?

Дождь все хлестал, барабанил по крыше, брезент просел. Одинокий военный «газик» под черным небом, посреди огромных диких, пронизанных ливнем Саян казался крошечным и легким, как детская игрушка. Порывы ветра трясли его, надували мокрый брезент. С одной стороны была пропасть, с другой подножие горы, и на многие километры ни души вокруг. Пантелеевна, матерясь, вылезла из машины. Володя на руках перенес Наташу на заднее сиденье, кое-как они вдвоем ее уложили, и Володя почувствовал, что изо рта фельдшерицы крепко разит перегаром.

— Ну говори, что делать? — крикнул он ей в самое ухо.

— Не ори! — огрызнулась Пантелеевна. — Спирт или водка есть у тебя? Для дезинфекции надо!

— Была водка, да ты ее всю вылакала, старая алкоголичка! — тихо и зло прохрипел Володя.

— Кто, я алкоголичка? Я?! Да еще старая?! Ну спасибо, век тебе этих слов не забуду! — Пантелеевна покраснела до слез. — Ну хлебнула немного, чтоб не простудиться, там и было-то всего в поллитровке на пару глотков.

— Там была полная бутылка! — рявкнул в ответ Володя.

— А тебе жалко, да?

— Дура, что делать, говори? Ты фельдшер! Хоть и пьяная в дым, но все-таки фельдшер. Соображай, пожалуйста, Пантелеевна, миленькая, очень тебя прошу, помоги!

От Наташиных криков у Володи все сжималось и болело внутри, ему хотелось зажать уши и убежать.

— На дне сумки одеколон «Красный мак», — успела произнести Наташа и опять зашлась жалобным звериным стоном.

Она знала, что рожать больно и все равно ждала этого события как праздника. Восемь месяцев беременности, таинственный, уютный кусок жизни, когда особенно крепок и сладок сон, совсем другой вкус у еды, у воздуха, и все запахи вокруг становятся гуще, а краски ярче, эти восемь месяцев счастливого ожидания никак не могли закончиться такой чудовищной болью. Она уже не слышала грохота ливня и воя ветра, боль захватила ее целиком, и ничего другого не осталось.

— Что теперь? — донесся до нее испуганный голос Володи, когда отпустила очередная схватка.

— Ничего. Теперь только ждать, — ответила ему Пантелеевна, — или вот, возьми пока, посмотри там, какие есть чистые тряпки. Она говорила, там халат, бельишко. Наталья! Ты давай не кричи так, воздух у ребенка отнимаешь. Дыши, как собака на жаре, неглубоко и часто. Отдыхай, когда схватка отпускает. Расслабляйся.

— Володя… там сумка клеенчатая синяя, в ней одеяльце, пеленки, чепчик… — невнятно простонала Наташа.

— Чепчик! — рявкнула Пантелеевна. — Ты лучше подумай, чем пуповину перевязывать…

Но Наташа уже ни о чем не могла думать. Было так больно, что сыпались искры из глаз.

Неизвестно, сколько прошло времени. Ливень кончился, выглянуло солнце. Так и не проехала мимо ни одна машина. Наташа то слышала Пантелеевну и Володю, то не слышала, оглушенная очередным приливом боли. Когда она ясно поняла, что сейчас совсем умрет, ей прямо в мозг врезался очередной приказ фельдшерицы. Сначала нельзя было тужиться. Потом, наоборот, надо, изо всех сил.