Небо над бездной

Она выскользнула из-под одеяла, схватила халат и босиком помчалась к ванной комнате. Он успел заметить на футболке синие готические буквы «Зюльт-Ост». Дверь закрылась, щелкнул замок. Дима медленно опустился на край кровати, взял плюшевого медвежонка. Медвежонок был теплый и пах Соней. Мед и лаванда. Старик Агапкин говорил, что Соня удивительно похожа на свою прабабушку. Черты лица, тембр голоса, мимика, даже запах, как будто все повторилось. «Так для меня пахнет счастье, – сказал старик. – Мед и лаванда. Возможно, именно этот запах, а вовсе не паразит, вернул меня к жизни. Сколько раз такое было, я совсем помирал, мечтал помереть, но стоило подумать о ней, и откуда-то появлялись новые силы. Конечно, были другие, жизнь длинная, но кроме Тани я никого не помню».

Дима заметил, что у медвежонка разные глаза. Один голубой, другой карий. Из-за двери ванной комнаты слышался шум воды. Дима растянулся на кровати, поверх одеяла, подумал: «А что, если я вот так же, безответно, как Агапкин? Один раз у него с Таней все-таки случилось. Потом она узнала, что именно в тот день, когда случилось, ее муж чуть не погиб в Галлиполи. И все. Как отрезало. Хотя, конечно, ее тянуло к нему. А Соня какая-то непроницаемая. Может, я неправильно себя веду? Она охраняемое лицо, ничего между нами быть не может, пока, во всяком случае. Иногда мне кажется, ее тоже тянет ко мне, но потом возникает отторжение, холод. Мы слишком мало знакомы, я ничего не понимаю… Соня, Соня… Фрактальность времени… повторяемость…»

Вода в ванной перестала шуметь, но Дима не заметил. Он заснул. Проснулся от громкого телефонного звонка. Открыл глаза, увидел Соню, полностью одетую, в джинсах, в свитере, с трубкой в руке.

– Да, Фазиль. Доброе утро. Простите, мы проспали, – продолжая разговаривать, она улыбнулась Диме, подошла, погладила его по голове. – Фазиль, вы полчасика подождете? Да? Вот что, вы зайдите в отель, позавтракаем вместе и сразу поедем.

– Почему ты меня не разбудила? – спросил Дима, сел, поймал ее руку.

– Ты так хорошо спал, – она мягко высвободила кисть, – наверное, ты не выспался, глаза у тебя красные. Все, теперь вставай. Пора завтракать и ехать. Я спускаюсь, жду тебя в ресторане.

На полу у кровати стояла ее открытая сумка, в ней уже лежал ноутбук, из бокового кармана торчала всклокоченная плюшевая голова медвежонка.

Глава девятнадцатая

Москва, 1922

Поздней ночью Михаила Владимировича из госпиталя повезли в Кремль, на внеочередное закрытое совещание Политбюро, посвященное состоянию здоровья товарища Ленина. Эти ночные посиделки были похожи на сходку заговорщиков, проводились в узком кругу, в тайне от самого Ленина. Присутствовали Троцкий, Сталин, Бухарин, Рыков, Зиновьев с Каменевым. Никаких секретарей не звали, протоколов не вели. Из врачей пригласили только Семашко, Тюльпанова и Свешникова.

Тюльпанов докладывал.

– В настоящий момент состояние Владимира Ильича можно счесть удовлетворительным. Впрочем, само по себе течение болезни столь неопределенно, волнообразно, что строить какие-либо прогнозы мне кажется невозможным. Зловещую роль в развитии заболевания, безусловно, играет вражеская пуля, и я осмелюсь предположить, что именно ранение тут возымело роковое значение, так сказать, послужило пусковым механизмом недуга. Пуля, застрявшая в глубоких слоях кожи над правой ключицей, способна давить, прижимать одну или даже несколько артерий, тем самым ограничивая приток крови и кислорода к мозгу.

Михаил Владимирович с интересом наблюдал за лицами вождей. О том, что нет никаких пуль, из присутствующих вроде бы не знал никто, кроме Тюльпанова и Семашко. Но именно эти двое убежденно настаивали, что главная причина недомоганий товарища Ленина – последствия ранений и пули, оставшиеся в теле. Все с ними охотно соглашались.

Троцкий заметил, что до покушения Ленин всегда был крепышом, его здоровье казалось одним из несокрушимых устоев революции. Бухарин, золотое дитя революции, принялся вспоминать тот роковой вечер тридцатого августа восемнадцатого года и как он уговаривал Ильича не выезжать из Кремля.

– Он был бы здоров сейчас, если бы тогда, три года назад, послушал меня и остался дома. Здоров и полон сил, – последнюю фразу Бухарин повторил трижды, страстно стукая себя кулаком по коленке.

Каменев язвительно заметил, что, зная ослиное упрямство Старика, лучшего способа отправить его на завод Михельсона под пули Каплан просто не придумаешь. Если уговаривать не ехать, так он обязательно нарочно поедет.