Огромная бесформенная гадость медленно сползла с постамента и шлепнулась на пол. Соня едва не задохнулась от чудовищной вони. Багровое, рыхлое, влажное, смешанное с клочьями светлого выходного костюма, шевелилось и хлюпало на древних плитах. Языки свечей взметнулись вверх и погасли. Соня кинулась бежать, куда угодно, подальше от этого хлюпанья и вони.
– Соня!
Она не сразу поняла, кто ее зовет, потом увидела фонарный луч.
– Ты цела? Ничего не болит? – спросил Дима.
Сразу несколько лучей, топот, голоса.
– Ужас, какая вонь. Соня, как вы себя чувствуете? – это была Орлик.
– Фазиль пошел наверх, сейчас включит прожектор.
– Нужно спустить еще лестницы.
– Куда делся господин Хот? Объяснит мне кто-нибудь, что это за фокус?
Соня узнала голос Петра Борисовича. Наверху вспыхнул прожектор. В круге света лежала бесформенная масса, уже не такая огромная, она уменьшалась на глазах, темнела, но все еще воняла.
– Петр, ты спрашивал, где господин Хот? Вот он, полюбуйся.
Петр Борисович замер с открытым ртом, глядя на Федора Федоровича Агапкина в джинсах, куртке, разноцветной вязаной шапке. Рядом стоял еще один старик, совсем древний, в ушанке и ватнике.
– Что вы здесь топчетесь? Поднимайтесь наверх, вздуется пузырь, все рухнет, – произнес он, шамкая беззубым ртом, обошел черную массу, снял с колонны хрустальный череп и бережно завернул его в какую-то тряпицу.
– Соня, познакомься, – сказал Федор Федорович, – и ты, Петр, тоже познакомься. Перед вами господин Альфред Плут, автор картины «Мистериум тремендум», врач, творец алхимического золота и хрустального черепа, собственной персоной. Искал вечной молодости. Как видите, нашел. Уже четыреста лет обитает здесь, в степи, под именем Дассам. Соня, когда у твоего прапрадеда случился сердечный приступ, знаешь, что он сделал? Посадил его на белого коня, привязал и пустил галопом в степь. Это было в двадцать девятом году, пятое марта, как раз тут, у развалин.
– Зачем? – спросила Соня.
– Древний способ реанимации, – подал голос Дассам.
– Я отлучился из лагеря всего на несколько часов, – продолжал Федор Федорович, – когда вернулся, не нашел в юрте Михаила Владимировича, но заметил вдали всадника на белом коне.
– Он умирал, я пытался его спасти. Шамбалы так делают пять тысяч лет. Кони всегда возвращаются, с живыми всадниками или с мертвыми.
– Тот конь не вернулся, больше никто никогда не видел ни его, ни всадника.
– Шамбалы говорят, белый всадник ускакал в небо. Федя, ты знаешь, где он. А все ищешь, ищешь.
– Уже не ищу, Дассам. Скоро с ним увижусь. Соскучился. – Федор Федорович повернулся к Соне и спросил: – Зачем ты все время смотришь на черную гадость? Думаешь, если бы я не вмешался, у него могло получиьтся?
– Да.
– Нет, Сонечка. Ты засмеялась ему в лицо раньше, чем я вмешался. Ты справилась сама, без моей помощи.
Подошел Дима, взял Соню за плечи, развернул к себе, поцеловал, погладил по волосам.
– Плачешь? Перестань, нет никакого Хзэ, во всяком случае, здесь и сейчас его точно нет. Можно спокойно подниматься, мы спустили лестницы.
– Погодите, а что с Германом? Надо вызвать врача! – опомнился Петр Борисович.
– Вряд ли врач сумеет помочь. Пульс не прощупывается, зрачки на свет не реагируют.
Это произнес Зубов. Он сидел на корточках возле Йорубы.
– Может, на вертолете до больницы? Времени мало прошло, вдруг спасут? – сказала Орлик.
По нескольким лестницам стали вылезать наверх, оказалось, это совсем несложно. Вытащили Йорубу, погрузили в вертолет. Фазиль сел за штурвал, Рустам – с ним в кабину. Вертолет поднялся и полетел к городу, к лучшей больнице имени И.В. Сталина.
Глава тридцатая
Подмосковное имение Горки, январь 1924
– Все эти дни он чувствует себя чудесно. Вчера мы катались на санях. Знаете, можно отпраздновать маленький юбилей. Месяц без припадков, – возбужденно говорила Крупская, – идемте, я хочу, чтобы вы его посмотрели.
С тех пор как ЦК постановило «возложить на т. Сталина персональную ответственность за изоляцию Владимира Ильича как в отношении личных сношений с работниками, так и переписки», Михаил Владимирович и Федор приезжали в Горки редко, почти нелегально.
Ленина лечило сорок врачей. Немецким специалистам молодое советское государство платило гонорары по двадцать пять тысяч золотых червонцев каждому. Выплаты контролировал член Коллегии ОГПУ Глеб Иванович Бокий.