Небо над бездной

В трубке что-то трещало, посвистывало. Несколько раз Соня повторила: «Алло, слушаю вас», хотела уже нажать отбой, но тут глухой голос произнес:

– Вы опять лукавите, Софи.

Он говорил по-русски, с сильным акцентом. Она, конечно, узнала его, но не могла поверить. Нет, то, что позвонил именно он, именно сейчас, было вполне нормально. Она ожидала чего-то в этом роде. Но он не знал русского. Не мог знать, не имел права знать.

– Я плохо владею вашим языком, я не люблю его, он слишком сентиментален и расплывчат со своими уменьшительно-ласкательными суффиксами, бесконечными синонимическими рядами и качественными прилагательными, – спокойно продолжал голос в трубке, – однако не будем отвлекаться. Мы еще сможем поговорить на эту интересную тему. Итак, Софи, вы опять лукавите. Макс, конечно, сказал вам не все, но достаточно много.

– Нет, господин Хот. Он ничего не успел сказать, – ответила Соня и с трубкой в руке отправилась на кухню, за сигаретами.

– В таком случае о чем же вы беседовали так долго?

– О вас, господин Хот.

Сигарет на кухне не оказалось. Соня вышла в прихожую, перетряхнула сумку.

– Будьте любезны, подробней.

– С удовольствием. Мы говорили, что вы, господин Хот, мерзавец, самозванец, мошенник, что вы постоянно врете и у вас завышенная самооценка. – Соня бросила сумку, стала шарить по карманам куртки.

– Какая прелесть! – Хот весело рассмеялся. – Жаль, я этого не слышал.

– Все вы слышали, – устало вздохнула Соня, – вы прицепили Максу маленький микрофончик. Он не знал этого.

– Софи, вы меня радуете. Как вы догадались?

– С вашей помощью, господин Хот.

– Потому что я сказал, что не слышал? Думаете, я всегда говорю неправду?

– Уверена. Трюк со «скорой» был весьма красноречив. Фургон стоял наготове. Ваши люди хотели убедиться, что Макс не выживет, и еще – снять подслушивающее устройство.

Сигареты Соня нашла в кармане куртки. Там же лежал картонный ярлык с приколотым пакетиком.

Стало быть, господину Хоту все же не удастся получить запись разговора. Возможно, пока он об этом не знает. Его ждет сюрприз. Обнаружить и снять подслушивающее устройство, спрятанное в одежде, довольно сложно. Макс придумал отличный способ. Зашел в торговый центр и полностью переоделся во все новое.

Кроме сигарет и ярлыка Соня обнаружила в своем кармане еще кое-что. Маленькую темную склянку.

В трубке продолжал звучать спокойный голос Хота:

– Поздравляю и аплодирую. Стало быть, подозрения относительно бумажника были – как это? Лапшой на уши милому милиционеру? Кстати, он действительно оказался милым, отлично воспитанным, интеллигентным душкой. Я правильно подбираю слова?

Склянка была размером с перепелиное яйцо, темно-синего стекла. Металлическая крышка запаяна. Никаких наклеек, только на крышке выдавлена едва заметная латинская буква «V».

– Софи, вы слышите меня?

– Да, господин Хот.

– Я задал вопрос.

– Да.

«V» означало «Вакуум». Соня вернулась в комнату, зажгла торшер, поднесла склянку к лампе. Внутри был тонкий светлый порошок.

– Софи, в чем дело? Что происходит?

– Ничего, господин Хот. Я хочу закурить и не могу найти зажигалку.

Глава пятая

Подмосковное имение Горки, 1921

Ленину стало лучше, осмотр закончился быстро, но вождь все не отпускал профессора.

– Федора теперь часто забирает к себе Бокия, – шепотом объяснила Мария Ильинична, – Володе скучно с нами, а от товарищей он устает, так мало осталось людей, которые его не раздражают.

Сыграли партию в шахматы. Михаил Владимирович нечаянно выиграл и еще имел глупость извиниться за это. Ленина он рассмешил, зато разозлил Крупскую.

– Вы так извиняетесь, будто хотите показать, что все нарочно проигрывают Володе, потому что он вождь и потому что он болен.

– Не обращайте на нее внимания, она сегодня сердитая, – сказал Ленин, – впрочем, извиняться правда не стоило. Это получилось как-то двусмысленно и обидно.

Потом пили чай за овальным столом в овальной гостиной. Ленин вдруг заговорил о литературе, стал рассказывать о своем недавнем визите к студентам Вхутемаса.

– Я их спрашиваю, что читает молодежь, любят ли они Пушкина. Отвечают дружным хором: Пушкин устарел! Буржуй он. Представитель паразитического феодализма. Вот Маяковский наш, революционер, как поэт гораздо выше Пушкина, – Ильич захихикал, позвенел ложечкой в пустом стакане и произнес, длинно растягивая свое картавое «р»: – Дурр-рачье! Совершенно не понимаю увлечения Маяковским. Все его писания штукарство, тарабарщина, на которую наклеено слово «революция».