68  

Георгий Гурджиев учился в тифлисской Духовной семинарии одновременно с Иосифом Джугашвили. Тогда же, в последние годы девятнадцатого века, в Тифлис часто наведывался немецкий историк Эммануил Зигфрид фон Хот. Он интересовался древней мифологией Северного Кавказа. Согласно легенде, именно там, на Кавказе, к скале был прикован Прометей.

Разумеется, никаких документов, подтверждающих контакты немецкого гостя с молодыми семинаристами Гурджиевым и Джугашвили, нет и быть не может. Но факт его присутствия в Тифлисе зафиксирован достоверными источниками, официальными документами и частной перепиской. Несколько статей Хота о Кавказе было опубликовано в журнале «Остара». Журнальчик этот назывался расово-экономическим, издавался в Вене бывшим цистерианским монахом Ланцем фон Либенфельзом.

«Остарой» зачитывался в свой венский период (1908–1913) молодой Гитлер.

Гурджиев окончательно покинул Россию в 1922-м. Поселился во Франции, непонятно, на какие средства приобрел огромное имение под Парижем, стал главой секты. Как сложилась жизнь Джугашвили, знает весь мир. Он тоже возглавил секту. Масштабы несопоставимы, но методы воздействия весьма схожи.

Прости, Сонечка, я утомил тебя, запутал и запутался сам. Все, о чем я пишу, требует подробных, неспешных пояснений. Сейчас главное, чтобы ты сумела понять и принять то, что полностью противоречит всем твоим прежним знаниям, убеждениям, представлениям о мире. Пожалуй, стоит повторить для тебя один замечательный абзац из лиловой тетради М.В.

«Наука может шагнуть невероятно далеко, но почему-то не вверх, к Богу, а всегда наоборот, вниз. Она берет на себя воспитательные и утешительные функции, придумывает ясные и доступные формулировки, прикрывает пугающую непознаваемую бесконечность матовым стеклом. Получается нечто вроде интеллектуальной теплицы. Мы все нежные тепличные растения, под открытым небом погибнем».

Так вот, Сонечка, сейчас матового стекла над тобой нет. Ты под открытым небом, и тебе нельзя оставаться нежным тепличным растением. Ты будешь замерзать. На смену страху может прийти черная тоска, безразличие и даже отвращение к живому. Не поддавайся, держись. Душевных сил тебе не занимать, ты справишься, я уверен.

Целую тебя, благословляю.

Герда передает тебе миллион приветов и наставлений. Ворчит, как всегда. Вычитала в каком-то журнале о живительной пользе свекольного сока и заставляет меня каждое утро выпивать натощак полный стакан. Это ужасно, я свеклу ненавижу. Но смиренно пью. И еще, она выгуливает меня по два часа ежедневно, как собачонку. Думаю, скоро купит ошейник и поводок.

P.S.

Я написал о тени Хота и спохватился, что забыл главное. Он не отбрасывает тени».

Высоко, отчаянно взвыли скрипки. Соня протянула руку за сигаретами, на миг оторвалась от монитора и встретила внимательный взгляд Сталина. Блик света скользнул по стеклу. Лицо на портрете ожило, шевельнулся жирный ус, прищурился глаз. Соня вскрикнула, вскочила, зажмурилась, бросилась вон из кабинета и в коридоре налетела на что-то большое, теплое.

– Мы договорились поужинать в девять. Уже четверть десятого. Что с тобой? – Дима обнял ее, прижал к себе.

– Ужинать? – она вырвалась, отскочила, словно обжегшись.

– Ты сказала, чтобы я зашел за тобой. Я стучал, ты не слышала, у тебя музыка играет. Да что случилось, Сонечка? Почему ты такая бледная? Извини, я напугал тебя.

Они спустились в ресторан. Зал, такой же помпезный, как все в этой гостинице, был пуст и тих. Их встретила та же дама-администратор, проводила к накрытому, уставленному закусками столу, рядом навытяжку стояли два официанта.

– Дима, ты что, заранее все это заказал? – шепотом спросила Соня.

– Нет, я ничего не заказывал, только предупредил, что мы спустимся в девять.

– Что желаете на горячее? – спросила администратор.

– Скажите, эти закуски нам? Вы ничего не перепутали?

– И закуски, и все прочее вам от нашего отеля. Вы, Софья Дмитриевна, личный гость Германа Ефремовича. Принимать вас для нас большая честь. Так что с горячим?

Глава двенадцатая

Москва, 1922

Вячеслава Линицкого выписали из госпиталя, он вышел на службу и вроде бы чувствовал себя неплохо, однако многие заметили, что он стал молчалив и рассеян. Иногда посреди работы вдруг застывал, глядел перед собой, не моргая, и не сразу отвечал, если его окликали.

  68  
×
×