История катастрофы интеллигенции в постперестроечном российском...
— Нет… — шептала она, глядя на него остановившимися глазами. — Говори.
— Дура… — Сергей Павлович приподнял ее ноги и подтянул Веру поближе к себе.
Ее волосы разметались по подушке, пересохший рот был приоткрыт. Только глаза смотрели серьезно и внимательно. Но Сергея Павловича больше не смущал этот взгляд.
— Сейчас я тебе скажу… — шептал он. — Сейчас я все про тебя скажу… Дура… Ты ведь знаешь, какая ты дура, правда? Скажи…
Он говорил торопливо, взахлеб, уже не слишком следя за смыслом своих слов. Вера серьезно кивнула.
— Ах ты, дурища… — еле слышно простонал Сергей Павлович, еще ближе подтягивая Веру к себе. Теперь ее лицо смотрело на него откуда-то снизу, она почти что стояла на голове. Он услышал, как она дышит, и понял, что надо поторопиться.
— Говори, ты блядь? — невнятно спросил он, остервенело вжимаясь в нее. — Говори, ну…
— Да… — промямлила она, содрогаясь и закусывая губу. — Да… Я… Блядь…
Последнее слово утонуло в долгом прерывистом стоне, который она издала, не дождавшись Сергея Павловича. Он заторопился, нажал и почувствовал наконец вожделенную щекотку. Туман, отрывистый хрип, изливающиеся напоследок слова:
— Дурочка… Дурочка…
— Это кто дурочка? — перебил его злой трезвый голосок. — Так, пусти меня!
Вера высвободилась и села на постели, поправляя руками растрепанные волосы.
— Ты что, правда Ленке на меня пожалуешься? — неожиданно кротко спросила она.
— Доведешь — пожалуюсь, — пообещал Сергей Павлович. — Пока только она на тебя жалуется.
— Вот стерва! — хмыкнула Вера. — Старая дева! Ни рожи, ни кожи!
— Ты бы присматривалась, как эта старая дева дела делает, — посоветовал Сергей Павлович. — А то так и останешься девочкой на побегушках.
— Еще чего!
— Еще того, — сонно проговорил он. — У нее под началом можно такому научиться…
А ты только глазами лупишь да ноги клиентам демонстрируешь… Что тебе вообще делать в межбанковском отделе? Тебя бы в операционный зал надо. Только там ног не видно. Ничего, грудью потрясешь.
— Да там копейки платят. — Вера почесала ногу, поморщилась. — Укусил меня все-таки, — пожаловалась она. — Слушай, а что у тебя за деловое свидание, было? Секрет?
— Секрет.
— Не скажешь?
— А зачем тебе? — Ну так… Зачем-зачем! — Вера вздохнула. — Ничего ты мне не рассказываешь. ; — Деньги я делаю, — неожиданно для себя пояснил Сергей Павлович. — Прокручиваю дело одно. Будешь себя хорошо вести, получишь подарок.
Сергей Павлович погладил ее по бедру, мягко позолоченному светом прикроватной лампы под розовым шелковым абажуром.
— Да? — оживилась Вера. — И хороший подарок?
— Для тебя плохого не куплю… — польстил. ей Сергей Павлович. Теперь он знал, что несколько спокойных дней гарантировано. Относительно спокойных, конечно. Он не обольщался насчет Веры.
— Хорошо, — я поищу, — согласилась наконец Лена. — Краевская Юлия Станиславовна, правильно?
— Ты золото, Ленка. Я всегда это говорил… — Сергей Павлович с нежностью посмотрел на склоненную перед ним каштановую челку собеседницы. Он прекрасно знал, что натуральный цвет волос у Лены совсем другой и что этот цвет, как и сами волосы, Лене приходится прятать под париком. «Если бы придумали что-то вроде накладных ног, Ленка тут же купила бы их…» — шутил он про себя.
— Что-то вроде той истории с должником? — поинтересовалась Лена. — Хочешь! найти этот вклад и арестовать?
Сергей Павлович рассмеялся:
— Обойдется, я думаю, без ареста. Это дело; совести.
— Вот как, — протянула Лена. — Тогда без ареста вряд ли обойдется. И вклад, Ты думаешь, валютный?
— Почти сто процентов, что так.
— Ладно, поищем, — вздохнула она. — Целый день у меня пропадет, а то и больше.
— Ты ведь знаешь, я в долгу не останусь, — пожал плечами Сергей Павлович.
— Какие долги, Сережа… — Лена опустила голову, пряча виноватую и просительную улыбку. В другое время Сергей Павлович посочувствовал бы этой женщине, чьи заработки и деловые качества, увы, не компенсировали ее личной непривлекательности. Но теперь, предвидя, какой монетой ему придется расплачиваться, он был готов Лену возненавидеть. «Раньше она просто брала деньги, — с досадой подумал он. — Дернул меня тогда черт еще и приласкать ее… По пьяни ведь, из чистой жалости. И пошло-поехало… Для нее это теперь стало естественным завершением наших совместных дел. А для меня… Этак можно навсегда отбить охоту и к сделкам, и к постели…»