Эфирное время

– Вы знаете этого человека? – повторила она, усаживаясь за столик и раздирая целлофановую обертку.

– Нет. Нас никто не знакомил. Но кое-что мне про него известно. Так как же правильно произносится его фамилия? Кравченкофф?

– Красавченко. Он дипломат, сотрудник Министерства иностранных дел.

– Он такой же дипломат, как я китайский император.

– Но Керри, откуда вы знаете?

– Сначала скажите мне, у вас нет с ним любовной истории? Обещаю, это останется между нами.

Лиза почувствовала, как бледнеет. Глаза ее застыли, она уставилась на американку, как будто видела ее впервые.

– Нет, – неприлично громко выкрикнула она и помотала при этом головой так, что расстегнулась заколка и волосы рассыпались по плечам, – никакой любовной истории нет и быть не может, тем более с этим… – Толос ее сполз почти до шепота, щеки вспыхнули. – А почему вы спрашиваете, Керри? Разве я похожа на женщину, у которой могут еще быть любовные истории? По-моему, я давно вышла из этого романтического возраста.

По лицу американки скользнула добродушная, слегка презрительная усмешка. Лиза поняла, что ответ ее прозвучал слишком эмоционально, чтобы казаться правдой. Американка не поверила. Надо было элегантно отшутиться, не бледнеть, не краснеть.

– Простите, что лезу не в свое дело, но вы мне симпатичны, и я считаю своим долгом вас предостеречь, – прошептала Керри, перегнувшись к ней через стол, – я знаю совершенно точно, что этот господин…

– Лиза, вы уронили, – произнес у нее за спиной знакомый голос по-русски.

Оглянувшись, она увидела Красавченко. Он положил на стол ее заколку.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Графиня Ирина Тихоновна никого не хотела принимать, ей все мерещились шпионы, подкупленные любовницами мужа. Над графом стали посмеиваться, в свете вошло в моду рассказывать анекдоты про его семейную жизнь. Он стал мра-чен и желчен. Особенно остро иронизировал Михаил Иванович над теми, кто был счастлив в любви.

Какой-нибудь князек объявлял о своей помолвке с юной красавицей, сиял, выслушивая поздравления и пожелания счастья, и тут же звучал тихий насмешливый голос графа:

– Желаю тебе плодиться и размножаться. Подсуетись, дружок, чтобы твоя Дульсинея поскорее стала брюхата, а то, не ровен час, лоб зачешется, рога полезут.

Бывало, чуть не доходило до дуэли.

Иногда казалось даже, граф Порье как будто нарывается на дуло оскорбленного приятеля. Однако в последний момент Михаил Иванович шел на попятную, не стыдился извиняться.

Для дуэлей граф был слишком ленив, говорил, что подниматься в пять часов утра невозможное мучение, считал, что время благородных порывов давно миновало и теперь уж смешно стреляться из-за случайных едких слов. Впрочем, про себя он знал, что стрелок из него никудышный, и если дойдет до поединка, то он промахнется непременно, даже и с десяти шагов.

Сказать по правде, жизнь его с Ириной Тихоновной не была таким уж адом. Ну да, супруга пилила его, попрекала, делала ему бурные сцены, однако ведь не обязательно было все это слушать и принимать близко к сердцу.

– Почему ты не веришь мне, Ирина? – вяло спрашивал граф. – Ведь ты знаешь, я люблю тебя, я твой муж и никуда не денусь.

– Все мужчины лживы. Я видела, как ты посмотрел на ту девицу в парке, как она посмотрела тебя. Ты знаком с ней, у тебя с ней свидание.

– Да полно, Ирина, я ее впервые вижу.

– Не смей мне лгать! – Она повышала голос настолько, что прохожие оборачивались.

– Ирен, Бог с тобой, зачем мне лгать? Ради чего? Ради сомнительных прелестей этой чахоточной барышни? Да ты приглядись внимательней. У нее нос длинен, рот велик, плечи сутулы, она совсем не интересна, зачем она мне? – ласково шептал граф, сжимая полный локоть супруги. – Разве можно ее сравнить с тобой? Ты чаще смотри на себя в зеркало, моя радость, и это будет для тебя лучшим лекарством от ревности.

Такая методика иногда выручала графа. Ирина Тихоновна хмурилась, однако уже притворно, кокетливо. Ее полные щеки заливались краской девичьего смущения. Граф мысленно потешался над доверчивой супругой, но и над самим собой тоже. Он находил почти болезненное удовольствие в той дешевой мелодраме, в которую превращалась его жизнь. Он уверял себя и окружающих, что все это забавно, жизнь вообще есть фарс, достойный лишь ледяной иронии.

Как все самолюбивые люди, Михаил Иванович был склонен к обобщениям. Если у него жена глупая и взбалмошная, значит, . таковы все жены, других не бывает. Встречая какое-нибудь воздушное создание со сверкающими глазами, детской улыбкой и осиной талией, он утешался тем, что в скором будущем и этому нежному ангелу предстоит стать тяжелой нудной дурой, способной отравить существование кому угодно.