Точка невозврата

Эти «шифрованные оберточные бумаги» заслуживают отдельного рассказа. Им посвящено не менее восьми страниц следственного дела, ради них проведено дознание и несколько допросов.

В итоге скрупулезного расследования удалось установить, что обнаруженные бумаги использовались Каплан в качестве стелек.

На ней были старые ботинки, из подметок торчали гвозди. Ей было больно ходить. Сразу после ареста она разулась и попросила кого-то из служащих комиссариата дать ей бумажки, чтобы сделать стельки.

Ладно, с «шифровками» ясно. Ну, а куда все таки делся револьвер (браунинг)?

Из газеты «Известия ВЦИК».

«От ВЧК. Чрезвычайной комиссией не обнаружен револьвер, из коего были произведены выстрелы в тов. Ленина. Комиссия просит лиц, коим известно что-либо о нахождении револьвера, немедленно сообщить о том Комиссии».

1 сентября 1918 г.

Я спокойно прочитала эту маленькую выписку. Ничего страшного. Оружие потерялось. Бывает. Гиль сказал, что стрелявшая женщина бросила револьвер ему под ноги. Потом никто его не видел. Чего же тут странного? Чтобы грамотно, законно провести следствие, оружие стали искать. Дали объявление в газете. И правильно сделали. Оружие мгновенно нашлось. Револьвер марки «браунинг» № 150487 принес по объявлению в газете рабочий Кузнецов. Он сообщил, что подобрал его и хранил на груди, как реликвию. В тех же «Известиях», за 3 сентября, напечатали:

«Вчера в ВЧК по объявлению в газете явился один из рабочих, присутствовавших на митинге, и принес револьвер, отобранный у Каплан. В обойме оказалось три нерасстрелянных патрона из шести. Осмотром револьвера и показаниями свидетелей удалось в точности установить, что всего было произведено в тов. Ленина 3 выстрела».

Я выключила ноут, убрала в сумку вместе с бесценной книжицей. Поезд подъехал к Тюбингену. На платформе меня ждала приятная пожилая фрау. В качестве опознавательного знака она держала в руках мою новенькую немецкую книгу в красивой суперобложке.

Был вечер, солнце садилось. Пока мы ехали в такси до гостиницы, я решила, что оставшиеся до выступления пару часов просто погуляю, городок совершенно сказочный, средневековый, и погода такая чудесная.

– Вам повезло с погодой, – сказала фрау, – еще позавчера лил дождь и было холодно.

– Да, повезло. Но только совсем нет времени. Завтра утром я уезжаю.

– Это обидно, не успеете посмотреть город.

– Я привыкла, так всегда в этих поездках, времени нет.

Такси остановилось у пешеходной зоны. Я увидела готическую ратушу и вспомнила, что уже была тут года три назад.

– Немного пройдем пешком, – сказала фрау, – гостиница рядом. Вы к нам приезжали три года назад, с международной группой писателей, выступали в городской библиотеке.

– Да, конечно, я помню.

Многочисленные путешествия по Германии слились в один бесконечный маршрут, я путаюсь, когда, в каком году, в каком городе проходило очередное чтение, но ту сумасшедшую поездку забыть невозможно.

Семь писателей из разных европейских стран за две недели объездили пол-Германии. Каждый день новый город, бесконечные выступления, скопом и по одному. Поезда, гостиницы, совместные завтраки, обеды, банкеты, общение нон-стоп.

Голландский романист постоянно спрашивал меня, почему у Достоевского так много диалогов. «Они болтают, болтают, бла-бла-бла, а я хочу продолжения истории». Француженка-феминистка, автор любовных романов, интересовалась положением женщин в постсоветской России. Итальянец по имени Нино из Неаполя, огромного роста осанистый старик с длинной серебряной шевелюрой, сочинял мистические новеллы, ни слова не понимал по-английски, но мы все равно общались. Мы пели, он – классические итальянские арии, я – старинные русские романсы. Обычно это происходило в тамбурах, во время долгих переездов. Он пел роскошно, я отвратительно. Слушать мое жалкое сипение было невозможно, но Нино требовал петь еще. Я пела. В любом случае, это занятие нравилось мне больше, чем треп о Достоевском и о положении женщин.

Единственным, но постоянным и благодарным слушателем наших с Нино тамбурных концертов был англичанин Д.К., очень известный писатель, лауреат кучи литературных премий, маленький, худющий, удивительно бодрый для своих восьмидесяти пяти лет. Мы подружились, даже переписывались потом. Кажется, именно здесь, в Тюбингене, возле готической ратуши, он спросил меня: