163  

Мучило одиночество и ощущение брошенности, оттого, наверное, и забрел в холостяцкую квартиру Никифорова, где раньше часто проводил вечера и куда в последнее время избегал заходить. Здесь ничего не изменилось: рабочий беспорядок на столе, улыбающийся хозяин в неизменном растянутом трико и клетчатой рубашке с вечно оторванной пуговицей.

Как всегда, Элефантов отказался от супа из концентратов и яичницы на маргарине, пока хозяин варил кофе, полистал бумаги на столе и удивился, тоже как всегда, целеустремленности, с которой непрактичный, не приспособленный к житейской жизни Никифоров двигался вперед в профессиональной сфере.

— Доктором скоро станешь?

— Сейчас с этим тяжело, — отмахнулся Никифоров. — Не хочется тратить время на оформительскую волокиту и бег через бюрократические барьеры.

Потом видно будет. У меня сейчас вырисовывается неожиданный поворот, вот послушай.

Кофе неожиданно оказался хорошим, и Элефантов даже расслабился на продавленном диване, чего с ним не случалось уже давно.

Все было как раньше, когда они с Никифоровым говорили вечера напролет на любые темы, в основном острые, волнующие, и хотя не всегда полностью сходились во мнениях, но хорошо понимали друг друга.

— А у тебя, я слышал, не заладилось? И вроде руки опустил?

Элефантову не хотелось обсуждать эту тему.

— Расскажи лучше, как разгромил Кабаргина?

— Земля слухом полнится! Все подходят, спрашивают… Велика доблесть: сказать кретину, что он кретин!

— Многие не решаются. Орехова помнишь? Предрекал, что ты сломаешь голову.

— Орехов? Предприимчивый молодой человек, который хотел купить у нас якобы списанные осциллографы? Хм… Вполне вероятно! Те, у кого рыльце в пуху, никогда не выступают против начальства. А также лентяи, бездари, карьеристы. Им необходимо быть удобными: ведь безропотность и покорность — единственное достоинство. И мне нашептывали: напрасно ты так, как бы хуже не вышло!

Никифоров улыбнулся.

— А чего мне бояться: не пью, не курю, взяток не беру, с женщинами тоже не особенно… Даже на работу не опаздываю! Темы заканчиваю успешно, в сроки укладываюсь, процент внедрений — самый высокий в институте.

Потому очень легко говорить правду! И Кабаргин, заметь, без звука проглотил критику. Он же прекрасно понимает, что ничего не может мне сделать!

— Я тоже так считал. Но у сидящего наверху много возможностей нагадить на нижестоящего, несколько раз приходилось убеждаться. Помнишь, как он отменил мне библиотечные дни? А сейчас представился случай навредить по-крупному — вообще рубит тему!

— Знаю, слышал, — кивнул Никифоров. — Только высокие каблуки роста не прибавляют. В жизни существует определенная логика развития: каждый получает то, чего заслуживает, и никакие уловки, хитрости не позволяют обойти эту закономерность.

— Тогда на земле должны царить справедливость и гармония, — зло усмехнулся Элефантов. — Ты впадаешь в идеализм чистейшей воды! Вон сколько кругом сволочей, мерзавцев, приспособленцев, процветающих, вполне довольных собой!

— Отдельные частности, да еще взятые в ограниченном временном диапазоне, не могут отражать общую картину. В конечном счете жизнь все расставляет по своим местам. Правда, если вычертить график, некоторые точки окажутся выше или ниже: кто-то урвал больше положенного, кто-то недополучил своего. Но в целом…

— Я знаю одного парня, который побоялся стать точкой ниже графика справедливости, — перебил Элефантов. — Начал суетиться, менять себя в угоду окружающим, поступать вопреки принципам, в суматохе совершил предательство… Когда дурман прошел, он ужаснулся и мучается в спорах с самим собой — можно ли оправдаться логикой, не укладывающейся в твой график?

— Так не бывает!

Никифоров поучающе покачал пальцем перед носом собеседника.

— Негодяев не мучают угрызения совести!

— А если он не негодяй? Обычный человек, в какой-то миг проявил слабость… И раздвоился…

Никифоров посмотрел испытующе.

— Случайно раздвоился? Не знаю… Только скажу тебе так: он пропащий человек. Надо либо иметь чистую совесть, либо не иметь никакой! Половинчатость немыслима. По логике развития, о которой я сейчас говорил, обязательно перерождается и вторая половина: с самим собой примириться легко — и вот уже нет никакого внутреннего спора! Процесс завершен — перед нами стопроцентный негодяй!

Элефантов поморщился.

  163  
×
×