Алкоголик

Абзац захлопнул дверцу бара и включил магнитофон. Голоса из прошлого пели о человеке ниоткуда, который живет в небывалой стране. Шкабров сломал сигарету, горячий уголек упал на паркет, оставив на светлом лаке круглую черную подпалину. Голоса-призраки наполняли просторную — чересчур просторную! — квартиру, и под звуки этих голосов Абзац начал ощущать себя нереальным. Он сам был человеком ниоткуда, особенно теперь, когда запрещал себе прибегать к испытанному средству, которое всегда помогало ему примириться с реальностью.

К вечеру его добровольное заточение превратилось в настоящую пытку. Абзац переоделся, равнодушно бросив в угол мятый костюм, в котором целый день валялся то на кровати, то на диване в гостиной. Переложив в свежий пиджак сигареты и бумажник, он вышел из дому, напоследок слишком сильно грохнув дверью. Его так трясло, что он испугался: неужели это только потому, что за весь день он не выпил ни капли? Не может быть, он же не наркоман. Но что же это, если не ломка?!

«Нервы, — ответил он сам себе. — Просто нервы, и ничего больше. Чертов Хромой, почему же он не звонит? Ему что, некуда торопиться?»

Красный джип висел на хвосте как приклеенный. Уйти от него на «ягуаре» ничего не стоило, но Абзац не видел в этом смысла. «Надо уничтожить Хромого, — думал он. — Убить Хромого — значит проиграть. Проиграть все, потому что убить Хромого — значит принять его правила игры. Еще лучше убить и ограбить. Вот так-то, храбрый парень Робин Гуд, доблестный защитник ларечников и предпринимателей от подлых кавказских рэкетиров…»

Он заметил, что едет по Гоголевскому бульвару, направляясь к площади Пречистенских ворот, и снова испугался. Похоже, он чуть было не наделал глупостей: пока мозг развлекался парадоксами и самобичеванием, тело уверенно вело машину прямиком к его потайной берлоге на Остоженке, где в тайнике под половицей хранился целый арсенал. Видимо, мысль об убийстве автоматически включила внутри организма какую-то программу, и он, сам не подозревая об этом, уже приступил к ее выполнению.

Абзац увидел справа свободное парковочное место и без раздумий загнал туда машину. «Пройдусь, — решил он. — Вечер просто дивный. Обожаю гулять вечером по Москве. Это чертовски красиво, это успокаивает и в то же время бодрит. Зайду куда-нибудь, выпью… выпью кофе. Что может быть лучше, чем чашечка хорошего кофе на ночь! Особенно когда и без кофе не можешь сомкнуть глаз…»

«Отлично, — думал он, выбираясь из машины и запирая центральный замок. — Просто великолепно! Пройдусь сам и заодно прогуляю ребят Хромого. Убегать я от них не стану, но подергаться им придется. Должен же я вернуть себе хоть немного самоуважения! Вот, пожалуйста, они уже нервничают…»

Стоя у края проезжей части и готовясь перейти дорогу, он со злорадством посмотрел на красный джип. Поблизости не было ни одного свободного места для парковки, и бойцы Хромого оказались в щекотливом положении: человек, которого они пасли, готов был вот-вот скрыться из поля зрения, а бросить машину им было негде.

Джип вдруг замигал всеми огнями, подавая сигнал аварийной остановки, и Абзац невесело улыбнулся: ну вот, они и решили проблему. У этих ребят все проблемы решаются просто. Если машину негде припарковать, они ее просто бросят посреди дороги, вот и весь разговор. Все правильно. Штраф за стоянку в неположенном месте — ничто по сравнению с разносом, который их ожидает, если они потеряют Абзаца.

Он перешел дорогу и двинулся по бульвару. На центральной аллее было уже почти темно: сумеречный вечерний свет едва проникал сюда сквозь густые кроны старых деревьев. Закуривая сигарету, Абзац покосился через плечо, но так и не смог понять, кто из прохожих за ним следит. «Определить это совсем просто, — подумал он, убирая в карман зажигалку. — Вот взять и побежать. Кто бросится следом, тот и есть мой „пастух“. Только зачем мне это нужно? Дразнить Хромого — очень нездоровое занятие. Вчера мне это наглядно объяснили на вполне доступном моему пониманию примере. Сколько ни бегай, а возвращаться все равно придется. Можно, конечно, и не возвращаться, но к такому побегу надо как следует подготовиться. На кой черт мне это нужно драпать с голой задницей, как Чапаев от белых?»

Он остановился, с удивлением обнаружив, что забрел в самую гущу какой-то тусовки. Приглядевшись и прислушавшись, Абзац удивился еще больше: похоже, он ненароком набрел на сборище самых настоящих битломанов. Теперь он припомнил, что кто-то когда-то между делом рассказывал ему об этой тусовке, — даже не рассказывал, а так, вскользь упомянул с насмешливой ухмылочкой. Собственно, Абзац был близок к тому, чтобы вместе со всеми считать битломанов некой разновидностью тихих сумасшедших. Ему всегда казалось, что между музыкой «Битлз», которую он искренне любил, и частной жизнью музыкантов нет никакой связи. Она наверняка существовала в тот момент, когда создавалась музыка, но теперь слова, манера одеваться и семейные неурядицы четверки из Ливерпуля не имели никакого отношения к музыке. Музыка давно существовала отдельно от них, и Шкабров не понимал людей, которые упоенно смаковали каждый факт биографий своих кумиров. Он всегда считал всевозможные фэн-клубы чем-то вроде религиозных сект, где нехватка знаний с лихвой компенсируется слепым поклонением, а засаленной бумажке с неразборчивым автографом поклоняются как святым мощам.