Кровь нерожденных

– Я заявлю в милицию; – прошептал Курочкин.

– Обязательно заявите. Этим вы только облегчите нашу задачу. Прямо завтра утром идите и заявляйте.

Курочкин молчал. Гоша шумно вздохнул.

– Дмитрий Захарович, вы задерживаете нас и себя.

– Выключите диктофон, – простонал Курочкин, – мне плохо с сердцем.

– Что вы предпочитаете – валидол, нитроглицерин, валокордин? У меня есть все. Я предвидел вашу реакцию. – Гоша участливо заглянул ему в лицо.

– Дайте таблетку валидола и выключите диктофон. Тогда хоть что-то вам скажу. Иначе буду молчать до утра.

– Диктофон мы выключать не будем. Иначе наша беседа просто потеряет смысл. – Лена вздохнула. – Не думаю, что вы можете поведать нам что-то, чего мы не знаем, разве только некоторые технические детали. Но суть не в них. Я помогу вам и напомню, что произошло два дня назад.

Курочкин молчал, посасывая валидолину.

– Вам заплатили за то, чтобы усыпить меня и отправить в Лесногорскую больницу, – продолжала Лена, – то есть усыпить вы решили потом, когда поняли, что я вам не поверила и сейчас уйду. В маленькой Лесногорской больнице работает некто Зотова. Ей нужна была не именно я, а просто живой материал, сырье для изготовления чудодейственного препарата. Я попалась вам под руку. Заказ, вероятно, был срочный. Пришлось применить насилие.

– Бред! – выкрикнул Курочкин. – Я понимаю, вы потеряли ребенка, продолжил он уже спокойно, – это сильное потрясение. Но уверяю вас, ребенка уже не было, когда вы пришли ко мне. Он был уже мертв, и комедией с моим похищением вы его не вернете.

И тут Лена засмеялась. Это не было истерикой. Она хохотала весело и так заразительно, что вслед за ней засмеялся и Гоша. От этого дружного хохота Курочкину стало еще страшней.

– Я смеюсь над ващей тупой самонадеянностью, – объяснила Лена, вытирая слезы, – вы так уверены, что моего ребенка уже нет, только потому, что вы, доктор Курочкин, изволили объявить его мертвым. Ваши хозяева гоняются за мной по всей Москве, чтобы убить его, а теперь, уж конечно, и меня. Между тем должна вас огорчить: моя девочка жива и здорова, отлично себя чувствует и родится тогда, когда придет ее срок, то есть в конце февраля – начале марта. Ей наплевать на вас и на вашу дуру Зотову!

«Она прошла еще одно обследование, – с ужасом подумал Курочкин, – иначе откуда ей знать, что у нее девочка? И почему ребенок еще…» Все путалось у него в голове, сердце опять заболело.

– Откуда вы знаете, что у вас девочка? – слабым голосом спросил он.

– Чувствую, – ответила Лена, – а вот вы знаете точно. На моем сроке такой опытный врач, как вы, может определить пол ребенка. А уж отличить мертвого от живого, как вы сами сказали, может и профан.

– Я продолжаю утверждать, что ваш ребенок погиб, – монотонным хриплым голосом произнес Курочкин, – и я не понимаю, по какой причине вам до сих пор не сделали искусственные роды. Вы подвергаете свою жизнь серьезной опасности.

– Так. Все. Мое терпение лопнуло! – Ленина рука ловко скользнула между спинками передних сидений в карман Гошиной куртки, и через , секунду твердое холодное дуло уперлось Курочкину в затылок.

– Гоша, пистолет настоящий? – весело спросила Лена.

– Обижаешь, Елена Николаевна, конечно, настоящий.

– Он заряжен?

– А как же!

– Патроны боевые?

– Других не держим! Бросьте, доктор, валять дурака, – обратился Гоша к Курочкину. – Елена Николаевна не шутит. Она пальнет и будет права. Я с ней полностью соглашусь. Потому что вы, доктор, мерзавец и сукин сын, хоть и пожилой человек.

– Если вы меня убьете, вся машина будет в крови.

– Это уж наши проблемы, – усмехнулась Лена, – пусть меня посадят. Много мне, беременной женщине, не дадут, тем более когда всплывет вся история. Возможно, меня даже оправдают. Ну, будем говорить? Я могу, как в кино, посчитать до трех, могу даже до пяти. Но потом я нажму курок.

– И вам не будет жалко мою жену, моих детей и внуков? – равнодушно спросил Курочкин. Ему вдруг стало все равно. Кому он нужен? Старый, одинокий, к тому же бессовестный человек. На самом деле жена умерла пять лет назад, а дочь с зятем и внуком в тот же год уехали в Австралию. Недавно приезжала – чужая сорокалетняя женщина, привезла ему мешок каких-то ношеных шмоток, показала цветные снимки счастливой австралийской жизни. Своим приездом она только утвердила его окончательное одиночество.

– Мне очень жалко ваших близких, – услышал он голос Лены, – но лично вас я пожалеть не могу, простите. Я начинаю считать.