Кровь нерожденных

Идея, которая пришла в голову, сначала показалась абсурдной…

Встретившись с Полянской глазами, Света подумала: «А ведь она скоро вычислит меня. Сколько ни меняй разноцветных париков и контактных линз, как ни штукатурься гримом, все бесполезно. Она меня сейчас уже почти узнала. Ее камуфляж пока сбивает с толку, но еще раз-другой – и все. Может, просто подсесть к ней сейчас и войти в прямой контакт? Нет, пока рано. Слишком долго объяснять придется, да она может и не поверить».

Будь на месте Полянской мужик – конечно, не профессионал, – достаточно было бы просто менять парики и одежду, общий облик, а не детали. Но женщина видит по-другому, она запоминает именно детали, черты лица.

«Интересно, – размышляла Света, – какой разговор состоялся у Лены в Департаменте полиции? Впрочем, нетрудно догадаться – безрезультатный. Достаточно посмотреть на ее лицо».

* * *

Из университета Лена позвонила Стивену:

– Я буду поздно, но не очень – часов в одиннадцать. Не волнуйся, пожалуйста. Со мной все в порядке. Я хорошо выспалась. Мне нужно навестить одного русского приятеля. Помнишь, поэт Арсюша? Да, он живет по-прежнему на Брайтоне. Хорошо, привет передам. Все, целую.

Сквозь открытую дверь кабинета Света слышала весь разговор. «Ну, что ж, Брайтон – это даже хорошо. Мне в любом случае надо было там побывать».

Опять этот грязный, вонючий сабвей! Света видела метро Парижа, Праги и Стокгольма. Конечно, таких роскошеств, как в Москве, нигде не было. Но все функционально и чисто. А в Нью-Йорке нет более поганого места, чем сабвей.

Бесконечные путаные линии, в которых по схеме разобраться практически невозможно.

Поезда нумеруются всеми буквами алфавита от А до Z, да еще буквы вписываются в значки разных форм и цветов. Например, "О" в синем квадрате или "С" в зеленом кружке.

Если ты, например, сел не в тот поезд, то уже не сможешь, выйдя на ближайшей станции, перейти на другую сторону платформы. Тебе придется долго плутать по переходам, потом еще пару-тройку станций проехать по другой линии, имея шанс попасть в противоположный конец города, куда-нибудь в черный Бронкс, где лучше вообще не появляться. Возможно, в конце концов тебе повезет, и ты найдешь нужную линию, но ждать поезда придется минут сорок.

В вагоне рядом с тобой может плюхнуться на лавку какой-нибудь оглушительно воняющий бродяга. Если он черный, лучше не пересаживайся на другое место: это будет воспринято окружающими как расистская демонстрация, на тебя начнет пялиться с осуждением весь вагон, а бродяга – бомж по-нашему – может подойти и, брызжа слюной в лицо, обозвать «грязной расистской свиньей».

Света успела возненавидеть сабвей и вздохнула с облегчением, выйдя вслед за Полянской на станции «Брайтон-Бич» прямо на улицу из вагона.

Она узнала это место, будто много раз бывала здесь. В последние несколько лет русский район без конца показывали по телевизору во всех подробностях.

Конечно, увидеть все это живьем было куда интересней, но экзотика деревянных ложек, павловских платков и партийных билетов, разложенных на лотках вдоль улицы, Свету сейчас не интересовала. Она чуть не потеряла Полянскую, которая быстро шла сквозь крикливую, разодетую в кожу и меха брайтонскую толпу.

Глава 21

Они сидели в маленькой грязной пивной неподалеку от Цветного бульвара. Собеседник Кротова, худой узкоплечий человечек, был страшно голоден. Он с жадностью поглощал двойную порцию люля-кебабов, пережаренных снаружи и сырых внутри. От одного запаха у Кротова тошнота подступала к горлу. Пиво было теплое и сильно разбавленное. Пьяная уборщица водила вонючей тряпкой между тарелками и громко распевала матерные частушки. Кротов не мог здесь ни есть, ни пить. Только окурил, ожидая, пока его собеседник насытится. Человек этот был давним осведомителем Кротова, уголовником с двумя «ходками»: первый раз – за кражу, второй – за ограбление.

Один глаз у него был стеклянный, и потому он носил прозвище Глаз. На самом деле звали его Селивестров Вениамин Андреевич, и глазом своим он заплатил за то, что при первой же «ходке» его не «опетушили» в колонии, то есть не изнасиловали.

Когда Глаз ел, на его тощей шее двигался огромный, поросший светлым пухом кадык, будто живший своей отдельной жизнью. Почему-то, глядя на этот кадык, Кротов чувствовал острую жалость.

Сейчас Глаз доест, и Кротов выложит ему задание, которое, возможно, будет стоить Вене Селивестрову жизни.