Муха в самолете

Из трубки снова послышались длинные гудки, похоже, Нестеренко не страдает болезнью под названием «вежливость».

Собравшись в мгновение ока, я схватила сумку с Баксом, ринулась было в прихожую и тут же притормозила. Саквояж показался подозрительно легким.

Я открыла торбу, точно! Бакса нет! Минут пятнадцать я носилась по захламленной квартире и, отбросив всякое стеснение, открывала двери в чужие комнаты и распахивала шкафы. Тщетно, гадкий Бакс словно сквозь паркет провалился. Очевидно, коту надоело мое постоянное присутствие, да и поездки в метро никому особой радости не доставляют.

Поняв, что Бакса не найти, я громко воскликнула:

– Ладно, оставайся тут, в конце концов Линда решит, что шерсть ты потерял во время брачных игр на чердаке!

В ответ не донеслось ни звука. Выкрикнув в последний раз: «Бакс, Бакс, иди сюда», – я влезла в сапожки и ушла.

Путь предстоял не близкий, Раиса Ивановна, правда, жила не так далеко от центра, но я сейчас нахожусь на противоположном конце Москвы, еще опоздаю к сварливой старушке и не буду допущена в квартиру.

– Мы договаривались через полтора часа, вы припозднились на пятнадцать минут, – вместо «здравствуйте» заявила Раиса Ивановна. – И потом! Это не вы приходили раньше.

Я смущенно улыбнулась:

– Действительно, к вам приезжал наш главный редактор, тоже Оля. Что касается опоздания, то простите, транспорт нерегулярно ходит, я автобуса долго ждала.

Хозяйка всплеснула руками:

– Ну и молодежь теперь пошла, да мой дом в паре шагов от метро!

– Да? Не знала! Ехала почти двадцать минут на автобусе, – стала отбиваться я.

– Ерунда, следовало парком пройти.

– Но он закрыт, ворота заперты.

– В заборе дырка есть.

– Но я не абориген, всех тонкостей не знаю, спросила у милиционера, как на вашу улицу добраться, он на автобус и указал.

– Ладно, – сменила гнев на милость Раиса Ивановна, – следуйте за мной.

Я покорно пошагала за хозяйкой мимо тщательно закрытых дверей, ведущих в комнаты. В конце концов меня привели на кухню и усадили за стол. Не предложив корреспондентке ни чаю, ни кофе, ни даже воды, Раиса Ивановна вытащила из громоздкого буфета альбом, положила его на скатерть и завела рассказ. Спустя пару минут мне стало понятно, что покойная Ася Локтева была права, бывшая кладовщица явно обделена вниманием и общением, поэтому сейчас и говорит без остановки.

– Не скрою, – плела тем временем нить разговора старуха, – я была удивлена звонком. С чего бы моя скромная персона заинтересовала прессу? И почему являетесь во второй раз? Вернее, почему теперь вас прислали.

– Главного редактора Ольгу уволили, – серьезно соврала я, – вот она и не стала писать материал. Уж извините, глупо вышло, но мне придется с вами еще разок поговорить.

– Если опять побеспокоились, значит, я и впрямь необходима?

– Очень правильно мыслите, – решила я подольститься к хозяйке.

– Я не нуждаюсь в оценках своего поведения другими людьми, – гаркнула бабушка. – Вы зачем явились? Объяснять мне правила жизни?

– Ни в коем случае, – струхнула я, – просто интервью взять, помнится, вы обещали некий смешной случай рассказать из истории завода! Наверное, Ольге говорили о нем, но повторите и мне.

– Наше предприятие – настоящий цирк, – скривилась Раиса Ивановна, – вечно что-нибудь случалось. Ну вот вам, для затравки! Приходит к главному конструктору, Марку Матвеевичу, группа рабочих, профессиональные опытные кадры, и хором просят:

«Милый вы наш, сделайте божеское дело, измените чуток конструкцию, никак мастерам гайки в одном месте не закрутить, очень уж неудобно».

Марк Матвеевич искренне удивился.

– Послушайте, ребята, – воскликнул он, – разработка-то не новая, мы подобную модель уж лет пять выпускаем, верно?!

– Точно, – ответили пролетарии.

– Раньше как-то справлялись, ведь не отгружали же изделие с незакрученной гайкой, – решил окончательно усовестить рабочих конструктор, – работайте в прежнем режиме.

Работяги замялись, в конце концов самый бойкий сообщил:

– Конечно, пока Митрич жив был, дело шло, а как только помер, застопорилось. Один он мог ту гайку закрепить.

– Почему? – пришел в детское изумление конструктор.

– Так Митрич в юности руку сломал, – охотно пояснили пролетарии, – она у него неправильно срослась, крюком. Вот только наш мастер и мог до гайки дотянуться, у всех остальных ничего не получается…