И все увидели, как на пол падают сначала сложенный холщовый платочек, а за ним скомканная радужная бумажка.
Тут многие вскрикнули.
Петр Петрович нагнулся, взял бумажку двумя пальцами, поднял всем на вид и развернул. Это точно был сторублевый билет.
— Ах, Софья Семеновна, — горько произнес Лужин, глядя, однако, не на девушку, а на Раскольникова, прямо ему в глаза. — Жалкое, скверное вы существо. Да знаете ли вы, что теперь совершенно в моей власти поступить с вами, как мне будет угодно? Хоть бы и сослать вас в каторгу, потому что желтобилетным воровкам место именно в каторге, а не среди приличных людей-с…
Соня, кажется, его не слышала. Остановившимся от ужаса взглядом она смотрела на выпавшую из ее кармана купюру.
— А-а, вот оно что! — закричал вдруг Родион Романович, порывисто поднимаясь. — Софья Семеновна здесь средство, не более! Подлец, как есть подлец! До меня добираешься? Психолог! Чтоб я перед тобой унизился, чтоб за нее просил, да? А ты надо мной раз и навсегда верх взял?
Он кричал и еще что-то столь же мало внятное большинству окружающих, но Петр Петрович, услышав на свой счет «подлеца», с презрительной улыбкой отвернулся.
— Так что, квартального? — сурово спросил он Соню. — Это можно-с. — И внезапно сменил тон, заговорил проникновенно, почти со слезным дрожанием. — Эх, Софья Семеновна. Что ж вы не захотели сознаться? Позора убоялись? Дело понятное-с, очень понятное-с. А теперь худо. Да не стойте вы! На колени, на колени падите, повинитесь! Быть может, я вас и прощу, сердце-то у меня не камень. Единственно лишь раскаяние искреннее увидеть хочу. Пойдете ведь по этапу, и что же ваши несчастные родственники без вас? С голоду помрут?
От этого вопроса Мармеладова вся затрепетала, закрыла лицо руками.
Тут у Разумихина терпение кончилось. Он с грохотом, опрокинув стул, встал и кинул Петру Петровичу уже третьего за последние пять минут «подлеца»
— А ведь это ты, подлец, ей в карман бумажку всунул! Как-нибудь исхитрился! Я не могу доказать, но я сердцем чувствую.
— Чувства ваши никому неинтересны, — пожал плечом Лужин. — А фактец вот-с. — Он потряс кредитным билетом. — И свидетелей полна комната. Так что, Софья Семеновна, скажете?
А посмотрел при том опять-таки не на нее, а на Раскольникова, и уж с почти нескрываемым торжеством.
Соня, не отнимая от лица рук, вдруг повалилась Петру Петровичу в ноги:
— Простите, — прорыдала она. — Ради них простите!
— Вот вам и еще одно доказательство, чувствительный господин. Сама созналась! — Лужин кинул взгляд сверху на Сонин затылок. — Простить бы, конечно, можно, так и христианский долг рекомендует, но… Есть еще и долг гражданский, повелевающий заботиться, так сказать, о чистоте общественных рядов. Или, скажем, ежели бы я в самом деле был подлец, как меня тут аттестовали… Так что, Родион Романович, подлец я или нет? — обратился он уже напрямую, не скрываясь, к Раскольникову. — Нынче вы как меня расцениваете-с? Давеча вы были говорливы. А теперь ничего сказать не желаете?
Родион Романович молчал. Грудь его вздымалась, глаза метали искры, он сделал порывистое движение, как бы намереваясь выбежать вон, но посмотрел на коленопреклоненную Соню и не смог тронуться с места.
Возникла пауза. Множество взглядов было устремлено на студента, все как-то почувствовали, что именно от него зависит исход дела. Мучительная гримаса исказила лицо Раскольникова, он вдруг стал белее мела, повернулся к Петру Петровичу и зажмурил глаза.
Бог весть, что случилось бы в следующую минуту, если б тишину вдруг не нарушил спокойный голос Свидригайлова, до той поры никакого участия в перепалке не принимавшего, а лишь с интересом наблюдавшего за событиями.
— Родион Романович сказать ничего не имеет, — врастяжку произнес Аркадий Иванович, — зато вон тот господин, судя по его виду, может сообщить нам нечто любопытное.
Он показал на Лебезятникова, по-прежнему торчавшего у двери, и все увидели, что тот стоит сам не свой. Очки так и прыгали на его куцоватом носу, губы пошлепывали, подбородок дрожал.
— Говорите-говорите, я давно за вами приглядываю. Вы ведь и есть «молодой друг», который также был на месте предполагаемой кражи?
Лужин, как и все, оглянувшийся на Андрея Семеновича, нахмурился — ему очень не понравилось выражение лебезятниковского лица.
— Вряд ли господин Лебезятников мог что-то видеть, у него слабое зрение, к тому же… — поспешно заговорил было Петр Петрович, но недокончил.