Ф. М. Том 2

Письмоводитель красноречиво взмахнул рукой сверху вниз (Зигель была убита ударом по макушке).

— Это вы, сударь мой, бульварных романов начитались. Те-то, Чебаров с Шелудяковой, тоже, что ли, сладострастника нашего шантажировали? Нет-с, здесь совсем другое. Погодите-ка, погодите-ка…

Собрав складками лоб, надворный советник присел к краешку стола, взял бумагу, карандаш, покряхтел, что-то там покалякал — минут — десять это у него заняло — и вдруг говорит:

— Ерунда-с, а не шифр. Это гимназистки от классной дамы так укрываются.

— Неужто раскрыли? — ахнул Заметов.

— И раскрывать нечего-с. Перевернутый алфавит — вот и вся криптография. А — это Z, В — это Y, и прочее. Надобно в одну строчку написать алфавит в прямом порядке, а строкой ниже — в обратном. Вот глядите.

Он уставился на загадочное Plfglfaluu, зашевелил губами, запыхтел, и из-под карандаша выползло «Koutouzoff».

— Ух ты! — обрадовался Александр Григорьевич. — Один есть! Кутузов какой-то. Дайте я!

Он тоже наклонился над столом и стал колдовать над следующей абракадаброй, то и дело потирая красные от недосыпания веки.

— Бросьте, — сжалился Порфирий Петрович. — С ног ведь валитесь. Берите эти записи и ступайте домой, поспите-с. Завтра с утра все сии парижские тайны расшифруете и доставите ко мне. А я пока другим списком займусь. Рад бы поспать, но какое там…

Он лишь тяжко вздохнул.

Это Порфирий Петрович еще крепился. Когда же, покончив с обыском и отпустив Заметова, он один отправился на Офицерскую, то предался отчаянию в полной мере.

Никогда, во всю свою карьеру, не оказывался он в столь унизительно беспомощном положении. Неведомый злоумышленник будто глумился над всеми стараниями бедного пристава. Еще нынче утром надворный советник воображал себя охотником, загоняющим хищного зверя, теперь же сделалось совершенно ясно, что загнанный зверь — сам Порфирий Петрович, а Рок травит его своими зубастыми псами и кричит «ату, ату!».

Чувствуя себя бездарным и никчемным, следственный пристав кое-как добрел до своего кабинета, а там его ожидало новое унижение. Приехал сам его превосходительство обер-полицеймейстер и обрушил на понурую голову надворного советника целый водопад грозных речений. Тоже ведь и генерала можно понять: шутка ли — три ужасных убийства в три дня. Скандал на весь город, на всю империю, да еще в иностранных газетах напишут. Что в газетах — уже после второго случая сам министр недоумение выражал, а теперь не обойдется без доклада государю.

Пошумело начальство, потребовало решительного результата в наикратчайший срок и отбыло. Пристав же приступил к работе, потому что это самое лучшее средство от отчаяния.

Дело у него сейчас было одно: допросить девушек из альбома Дарьи Францевны. Как знать, может, сводню вовсе и не клиент убил, а какой-нибудь родственник или ухажер сих падших созданий — из мести за погубленную невинность или из каких иных видов.

Во все четыре стороны кинулись рассыльные (после приезда обер-полицеймейстера все чины съезжего дома перемещались не иначе как бегом), и первая из желтобилетных девиц уже через полчаса сидела в кабинете у пристава, который повел с ней неторопливый, обстоятельный разговор. За этой беседой последовала вторая, третья и так до глубокой ночи.

Занятие было утомительное, в некотором роде даже изматывающее, но Порфирий Петрович превосходно с ним справлялся. Ему хватало единственного взгляда на собеседницу, чтобы враз определить, как надобно с нею держаться. С одной он был отечески мягок, с другой казенно строг, с третьей несколько игрив и даже кокетлив. Случалось, что и прикрикнет, и кулачком по столу стукнет, но пройдет каких-нибудь десять минут — глядишь, следующей барышне уже собственным платком слезу утирает, да и у самого глаза на мокром месте.

Всех девиц до единой наш герой сумел разговорить, к каждой подобрал ключик, однако сыскать никакой зацепочки не получилось. Далеко за полночь, совсем обессилев, Порфирий Петрович прилег на клеенчатый диван, прикрылся сюртуком и часа два подремал, но уже в пятом часу утра к нему вводили очередную перепуганную барышню.

Все утро прошло в бесполезных допросах. К полудню надворный советник почувствовал, что сил лицедействовать больше нет и надобно поскорей устроить перерыв, не то свалишься в нервном истощении.

Только он отхлебнул кофею, только затянулся первой за день папироской, тут является Александр Григорьевич, свежий после ночного сна и очень собою довольный.