Женский декамерон

Кончилось все тем, что он дал мне одеться, выдал старые туфли жены, — не идти же босиком, и вытолкал за дверь.

На другой день я утром едва подняла голову от подушки: лицо, голова, тело — все было как сплошной синяк. Позвонила я на работу и отпросилась на неделю в отпуск за свой счет. Наврала, что какая-то родственница где-то умирает, мне лететь туда надо. И сама подыхала вместо этой родственницы, заходясь от боли и от обиды в слезах.

Отлежалась я и пошла подавать в суд на этого мерзавца. Направили меня к следователю. Анохин была его фамилия. Так вот это Анохин заявил мне, что заведет дело, если есть свидетели. Я рассказала ему, как вели себя «свидетели» за стеной и во дворе. Он усмехнулся: «Обычное дело. Потому-то большая часть изнасилований остается без последствий, свидетели отказываются помогать следствию». Посоветовал он мне самой пойти в тот дом и поговорить с людьми: может, кто окажется посмелее?

Я так и сделала. Пошла туда и обошла всех соседей по лестнице, где жил этот фраер, встретилась с дворничихой, узнала у нее, где живут пенсионеры и бабки, которые обычно во дворе старые жопы просиживают, за жизнью жильцов наблюдают. Соседи все отказались: одни врали, что вообще ничего не слышали, другие, что слышали, но не видели, а потому свидетельствовать не могут. Третьи просто отказались со мной разговаривать: «Не наше дело!» Одна тетка возмутилась даже: «Да у нас в роду такого не было, чтобы кто-то свидетелем в суд пошел! У нас семья порядочная!» А в той квартире, откуда музыка громкая слышна была, генерал жил, прямо в форме мне дверь открыл и в квартиру пригласил. Рассказала я ему, кто я и зачем. Понадеялась я на него: этот воевал, не может быть, чтобы струсил! Но он выслушал меня и изрек: «Порядочные девушки не попадают в такие ситуации, где их могут изнасиловать. Мою дочь никто не насилует!» Вот эти его слова меня доканали, до того они мне обидными показались. После-то я и ему хорошо отомстила, заодно с тем мерзавцем, но про то в другой раз расскажу. В общем, поход мой кончился только одной пользой; дворничиха отдала мне мою туфельку, которую во дворе на другое утро после той ночи подобрала: «Дорогая туфля-то, я и подняла — вдруг кто спросит?»

Пришла я снова к следователю Анохину, рассказываю про мои успехи и прошу хоть экспертизу снять с побоев. А он говорит, что не станет этого делать: «Дать делу ход — останется нераскрытым и я получу выговор. Лучше уж не начинать». Поняла я, что и он мне не поможет, ушла ни с чем, вдвойне оплеванная. Хотела с собой покончить, а потом передумала, стерпела. Оно и к лучшему вышло.

— А как же ты ему отомстила? — спросили женщины.

— Хорошо отомстила, он и сейчас еще за тот «день рождения» расплачивается и еще впереди его кое-что ожидает, хотя уже не от меня. Это я, девочки, в другой раз расскажу. А сейчас тошно мне про то продолжать.

— Это хорошая мысль, — подхватила Валентина. — Мы все про беды наши женские говорим да обиды. А ведь мы, бабы, при случае и отомстить умеем, да еще и как! Давайте вот в один из оставшихся дней про то и расскажем.

На том и порешили, а обязанность рассказывать перешла к Галине.

История шестая,

рассказанная диссиденткой Галиной. В ней говорится о том, как она подверглась грубому насилию за чужие грехи

Беда моя произошла по моей собственной дурости, от недоверия к людям: нашла я себе врагов там, где должна была сразу найти друзей.

Ехала я поздней осенью к Славе на свидание. Поезд мой опаздывал на десять минут и эти пропавшие десять минут были мне как острый нож в горло. Дело в том, что наш поезд и по расписанию должен был прийти в Потьму всего за двадцать минут до отправления местного поезда, которым я уже могла добраться до Барашево, где был Славин лагерь. Но за эти двадцать минут нужно было с тяжелыми сумками и рюкзаками слезть с одного поезда, потом по длиннющему висячему пешеходному мосту перейти над всеми железнодорожными путями — а их там путей двадцать, наверное, — спуститься и еще пройти несколько сот метров до платформы местной «кукушки». «Кукушкой» там этот поезд звали. Что, Зина? Так и всюду зовут? Ну, я этого не знала. Словом, на «кукушку» я явно опаздываю, а опаздывать мне нельзя ни в коем случае: свидание назначено на завтрашний день. Если же я сегодня на поезд, не успею, то завтра я в Барашево утром уже не попаду, а после обеда мне никто свидания не оформит. День пропадет, и будет у нас два дня вместо трех. А то и вовсе свидание отменят. Обидно, что все может провалиться из-за десяти минут.